Город Золотого Петушка. Сказки

Они были потрясены всем происшедшим, и слова казались лишними в этот вечер. Они ходили и ходили взад и вперед по аллее, из одного конца в другой, доходили до большой липы, от которой начинался поворот в другую аллею, излюбленную отдыхающими, и возвращались снова в пустынную. Папа Дима тесно прижал руку мамы Гали, и она время от времени сильнее опиралась на его руку, как давно уже не делала…

Вдруг мама Галя встрепенулась и несколько отстранилась от мужа — ей не хотелось, чтобы кто-нибудь видел их в эти минуты, она позволяла себе эту ласку лишь наедине, что немало сердило папу Диму, который говорил недовольно в этих случаях: «Боишься, что тебя обвинят в любви к мужу, Галенька? Это не страшное обвинение!» — и старался не отпустить ее от себя, из-за чего между ними происходила маленькая борьба, которой, впрочем, никто и не замечал…

И сейчас мама Галя отстранилась, разглядев между деревьями человека, который быстро шагал по встречной аллее.

— Балодис! — сказала она.

Но Балодиса трудно было узнать, хотя это и был он. Лицо его было темно, и резкие морщины сразу изменили выражение этого лица, такого светлого, улыбчивого и приветливого всегда. Он точно постарел. Крупные сильные руки его были глубоко засунуты в карманы, хотя обычно он не делал этого. И от такой позы он вдруг стал походить на портового рабочего, на мастерового, а совсем не на того элегантного инженера, каким до сих пор Вихровы знали его.

Увидев Вихровых, он вынул руки из карманов и поклонился с обычной своей вежливостью, которая никак не шла нынче к его угрюмому лицу.

— Вы уже вернулись! — сказала мама Галя.

— Не к радости! — сумрачно усмехнулся Балодис. Он уже знал о гибели Яниса Каулса.

Умеряя свои большие шаги, он пошел с Вихровым рядом.

— Гуляете? — спросил он.

— Да вот бродим! — ответил ему папа Дима. — И на люди не хочется идти, и дома сидеть тяжко. Такое несчастье! Такое несчастье!

— Убийство! — поправил его Балодис.

Он долго шагал молча. Потом сказал, словно самому себе:

— Борьба! — и замолк.

А через несколько шагов пояснил:

— Это борьба! Я понял это еще в Испании. Я понял это еще раз, когда меня, при Ульманисе, посадили в тюрьму за то, что я рассказывал правду о Мадриде. Вот! Я понял это в третий раз, когда в сорок первом на беззащитную Ригу посыпались немецкие бомбы, а нам пришлось идти в подполье!.. Это не разные вещи. Не разные! Это одна цепь. Они готовы на все. Они признают все средства в этой борьбе…

Голос у Балодиса перехватило. Мама Галя тревожно взглянула на него.

— Это борьба! — повторил он, несколько помолчав. — Янис дважды спас меня. Один раз — убил полицая, который меня преследовал. Второй раз — принял на себя пулю, которая предназначалась мне. А я… я ничего не сделал для него…

Мама Галя притронулась к руке Балодиса.

— Нельзя винить себя за это! — сказала она. — Не все долги оплачиваются… Вы же сами говорите — борьба! Кто знает, какой дорогой придет чужой. Разве можно перекрыть все его пути?!

— Надо! Надо! — вырвалось у Балодиса, но он вновь овладел собой и уже спокойно сказал: — Андрис остается сиротой. Дядя, конечно, не отец. Но Андрис — крепкий человек… Я с радостью усыновил бы его. Я одинок. Как-то в молодости не женился, а потом было некогда, теперь уже поздно. Кому передам все, чему научился, кому посоветую, кого благословлю в путь, чьим успехам буду радоваться, чьими бедами буду печалиться?

— Да, конечно, вы смогли бы Андриса обеспечить больше! — сказала мама Галя.

Но Балодис нахмурился:

— Не в этом дело! Андрису не деньги и хорошие условия нужны — Эдуард честный и хороший человек. Мне нужна опора и маленький друг, чтобы не страшиться приближающейся старости.

— Вы уже говорили с Эдуардом?

— Нет! Что вы, и не подумаю даже сказать об этом. Каулсы — гордые люди. Сказать об этом — значит смертельно обидеть их. Нет, об этом говорить нельзя. Это просто мечта моя. Мечта.

Балодис умолк и вдруг зашагал прочь, лишь кивнув головой. Похоже было на то, что ему тягостен любой разговор, что ему тоже хочется остаться одному, чтобы пережить свое горе…

5