Города и дороги. Избранные стихотворения 1956-2011

Анкор-анкор наперекор
тому, что чает рок,
наперерез и рек, и гор
судьбе, трубящей в рог,

куда сияющий чертог
огнями круглый год
обвалят в бешеный поток
и галл, и франк, и гот,

и славянин, и славное,
но без оружья воинство,
а это значит: главное —
не потерять достоинство.

Выходя из кафе

Бон-журне? Бон-чего? Или бон-
послеполуденного-отдыха-фавна.
Объясняюсь, как балабон,
с окружающей энтой фауной.

Лучше с флорою говорить,
с нею – «без слова сказаться»,
и касаться, и чуять, и зрить,
не открывая абзаца…

«Бон-журне» (bonne journée), «доброго дня», – традиционная французская формула при прощании, когда весь или почти весь день еще впереди. Аналогично bon après-midi – «доброго пополудни». Пьеса Дебюсси «Après-midi d’un faune» («Пополудни фавна») на русский переводится как «Послеполуденный отдых фавна».

«Загадочны – как жизнь…»

Загадочны – как жизнь.
Как жизнь по эту
сторону реки.
Вяжись – не отвяжись,
Москва-река впадает в Лету,
пройдя чистилище Оки.

И огоньки
с другого берега,
призывные, манят.
Как будто там Америка
и мотыльки,
изображение монад.

Как будто ты не рад,
не рада, не уверена,
что всё. Остался взмах руки.

«Серенький скверик в скамейках пожолклых…»

Серенький скверик в скамейках пожолклых,
серый Верленчик в худых сапожонках,
серого жемчуга дощик.
Это мой город, река и деревья,
это, цитирую, дом и деревня,
радостей малых разносчик,

горестей малых учетчик и счетчик,
по поднебесью порхающий летчик,
бабочка в бархате тучки.
Снежная баба вздохнет и растает,
сильно ли, слабо, а нарастает
пламечко у невезучки.

…серый Верленчик в худых сапожонках… ⇨ На самом деле не Верлен, а скорее «старик, похожий на Верлена», маленький памятник Хаиму Сутину работы Арбита Блатаса (1963) в сквере Гастона Бати близ Монпарнаса.

«И в сумраке вечернем…»

И в сумраке вечернем,
и в мороке ночном
вчерашних развлечений
не слышно за окном,

а только слышно-видно
сквозь дырочки тенет:
Виденье, или Вильно,
и тот чудной поэт,

кто, над рекой иною,
«укрывшись под плащом»,
окутает окно мое
плетущимся плющом.

Вильно здесь – времен «того поэта», т. е. Мицкевича, Вильно «Дзядов» (в которых есть Виденье, не случайно написанное у меня с заглавной буквы). И он же, Мицкевич, «над рекой иною», с Пушкиным «укрывшись под одним плащом» (тоже «Дзяды», пер. В.Левика).

«Мои сонные соседи по метро…»

Мои сонные соседи по метро,
белопенные, с пурпурными перстами,
забежав перед дорогою в бистро,
даже дня и не начав, уже устали.

Мои бедные соседи по плане…
по планете, по планетной ли системе,
залегли, как головастики на дне,
а над ними только водорослей тени,

только заросли неведомых следов,
только отзвук, только отзыв, только зов
затянувшийся, занывшийся, затяжный,
как солдатик, никому уже не важный.

«Бедный камер-юнкер…»