Города и встречи

В комнате, которую нам отвели, не было свободного стола, и в доме еще не было электричества. День был занят хозяйственными делами: доставка дров, картошки, устройство собственного домашнего очага. Мне хотелось писать стихи, и я увезла из Ленинграда толстую конторскую книгу, очень узкую, в которой писала. Потом я узнала, что в поселке имеется электричество только в конторе хлебозавода, где оно не выключалось всю ночь. Я получила разрешение фабкома этого завода приходить ночью работать в пустое помещение конторы. Там были написаны мои стихи первого года войны, вошедшие в маленькую книжечку, выпущенную в 1945 году молотовским издательством под названием «Камская тетрадь».

При первой возможности мы с братом поехали в Молотов, познакомились там с газетой «Звезда», в помещении которой собиралось молотовское отделение Союза писателей.

Маму нельзя было оставлять одну, поэтому мы с братом ездили в Молотов по очереди, для чего нужно было встать в 3 часа ночи и топать на станцию в темноте, садиться в пригородный поезд, полный людей. Здесь я получала зарядку бодрости на весь день, мчалась в библиотеку, получала книги, заказанные в прошлый приезд, и погружалась в жизнь, от которой была оторвана в деревне.

Брат работал тогда в отделе искусств молотовского горисполкома, иногда ему приходилось уезжать на периферию в Соликамск или Березники. В такие дни мне нельзя было покидать дом.

В Молотове у нас еще не было пристанища. Но брат, у которого была прекрасная способность быстро знакомиться и сближаться с людьми, познакомился с местным врачом «Скорой помощи», у которой брал рецепты для мамы, и она гостеприимно принимала в свою квартиру и его и меня в те дни, когда мы бывали в городе. У нее был собственный домик, одноэтажный, но с водопроводом и электричеством, и даже на стенке красовалась «тарелка» — репродуктор «Рекорд».

Когда я пожаловалась ей, как трудно нам без радио, она сказала: «Возьмите мое. Мне подарили в больнице более усовершенствованной системы».

Это была большая радость, когда я привезла в Кукуштан репродуктор «Рекорд» и договорилась с механиком хлебозавода, чтобы он установил его в нашей избе. И теперь мы каждое утро слушали сводку. Сводка была нерадостная. Мы всюду отступали, но все же решили оборонять Москву во что бы то ни стало.

Прекратилось движение поездов с детьми на восток, и однажды, придя на станцию утром, чтобы подобрать кусочки угля, валявшиеся на рельсах, я увидела, как на станции остановился поезд, идущий на запад, из которого выскочили солдаты-уральцы, белокурые, широкоплечие удальцы в белых дубленых полушубках. Они набрали кипятку в котелки и, перекликаясь на ходу, сели в свой поезд.

Наступило 7 ноября 1941 года. Была моя очередь ехать в Молотов, где должен был состояться обычный праздник 7 ноября. Библиотека была закрыта, и я пошла с вокзала к Людмиле Михайловне, врачу «Скорой помощи», которая встретила и поздравила меня с праздником. Когда я услышала поздравление с праздником, то не смогла удержаться от слез. Вся семья была дома: и Людмила Михайловна, и ее мама, и сестра-учительница, и внук-школьник. На столе были и свежие булочки, испеченные мамой, и даже мед. Отдохнув в дружеской атмосфере, я слушала сводку из Москвы и трансляцию парада с Красной площади.

Вечером, принарядившись в новое голубое платье (я предварительно занесла его к Людмиле Михайловне), я пошла на собрание актива. У входа проверяли билеты, и в первый раз за последние полгода я вынула свой членский билет Союза писателей. В зале все было как всегда в праздничные дни — и знамена, и портрет Ленина на сцене, и веселое оживление.

После первого года революции, когда я смотрела вместе с братом торжественное представление на площади перед Зимним дворцом, когда десять «министров-капиталистов» взлетели в воздух, привязанные к воздушным шарам, и народ кричал «ура», с этого дня я не испытывала еще такой большой радости, как в день празднования 7 ноября в Молотове. Все было в порядке, все шло по обычной советской «рутине».

Я не описываю свою жизнь на Урале, об этом нужно рассказать отдельно[552], но когда мы с братом жили уже не в деревне, а в Перми, в так называемой «семиэтажке», туда приехал Юрий Николаевич Тынянов с женой и дочерью Инной.

Он был тяжело болен, не мог держать перо в руке, но голова у него была все еще светлая, только иногда болела. Он пожаловался мне:

— Вот бы найти грамотную секретаршу.

Диктовать жене или дочери он не хотел, они раздражались по пустякам и сердились на него.

В это время приехала из блокированного немцами Ленинграда давняя моя подруга, переводчица и детская писательница Изабелла Гринберг. В первые дни она была очень истощена голодовкой и лишениями, но вскоре ее неистощимая жизнерадостность и доброжелательное отношение к людям взяли вверх над усталостью, и она с жаром взялась за работу в Молотовском радиоузле, за литературный кружок, который ей предложили вести в школе ФЗУ. Тогда я осмелилась предложить ей работу литературного секретаря Юрия Николаевича.