Города и встречи

Вчера, 13 мая, я была у тов. Маториной (удивительно обаятельный человек). Оказывается, моя вещица не потеряна, и т. М[аторин]а обещала мне к лету напечатать ее. Но, увы, отдельным изданием — нельзя, к моему большому огорчению. Вероятно, пройдет в журнале на детской странице. Хотя бы к лету напечатали, а то я, по всей вероятности, не переживу осени и не увижу в печати моей любимой вещицы.

Вчера у тов. Маториной было заседание, я искала вас и не нашла. Хотелось еще раз попросить вас переговорить с т. Лавреневым (если он вернулся). Может быть, он устроит мне какое-нибудь пособие, а то я третий месяц не плачу за квартиру, благодаря постановленному жактом самообложению, выраженному в солидной (для меня, конечно) сумме, и боюсь последствий. Голодать я уже привыкла, а остаться без крова двум больным — мужу и мне — ужасно.

Тов. Маторина сказала, чтобы я пришла 22-го в 3 часа, может быть, ей удастся что-либо сделать. Я очень ее просила дать мне переписку или переводы, так как творческая работа мне врачами запрещена по болезни мозга.

Простите, дорогая, чуткая Елизавета Григорьевна, что беспокою вас, и очень прошу снестись по телефону с тов. Лавреневым. Каждый день мне дорог. Вы поймете меня.

С искренней симпатией ваша Лидия Чарская».

Я не стала звонить Лавреневу, так как он был очень занят, а рассказала Маториной о горестях Чарской, о неудачах с повестью, о нищете. Маторина нахмурилась:

— Надо выхлопотать ей пенсию. Напишите заявление в собес, я позвоню туда по телефону.

Время было такое, что телефонный звонок Маториной еще имел большое значение. Чарской дали маленькую пенсию «за литературные заслуги в дореволюционное время». Она получила пенсию «местного, ленинградского значения».

Я рассказала об этом на собрании «Серапионовых братьев». Мы посочувствовали бывшей «властительнице дум». А Вениамин Каверин, который тогда жил на углу Большого проспекта и Рыбацкой улицы, заметил:

— А ведь Чарскую и до сих пор читают. На днях я видел — стрелочница побежала поворачивать своим ломиком стрелку трамвайных путей и положила книгу, которую она читала, на ящик возле стены дома. Я полюбопытствовал, что она читает. Это была «Княжна Джаваха».

Маторина была очень довольна тем, что наш журнал выхлопотал для Чарской пенсию.

Обычно 3 марта в редакции «Работницы и крестьянки» устраивался чай для знатных женщин Ленинграда. Приглашали женщин — директоров фабрик, начальников цехов, женщин-ученых, писательниц, женщину-прокурора и единственную женщину среди начальников отделений милиции в Ленинграде — Полину Онушенок.

Кнопова предложила пригласить на чаепитие в тот год и Лидию Чарскую, но Маторина задумалась и изрекла:

— Нет, все-таки неудобно. Ведь ее судят во всех школах. Как же мы напишем в газете или в нашем журнале, что пригласили ее.

В последние, предвоенные годы я больше не встречалась с Лидией Алексеевной Чарской.

Часть шестая Две поездки 1924 года

1. Коктебель [610]

Ясно вижу спустя почти сорок лет желтоватые рыхлые страницы газет в траурной рамке, и текст жирным шрифтом: «21 января в 6 часов 50 минут в Горках скончался Владимир Ильич Ленин (Ульянов)».

В поликлинике, где я работала врачом, собрали траурный митинг. Люди были потрясены. Расходились, говоря шепотом: «Что-то будет? Ленина нет!»

Смерть Владимира Ильича активизировала как его сторонников, так и противников. В первые же дни всеобщего траура кто-то разбрасывал в Петрограде листовки с частушками:

В шесть часов пятьдесят минут
Пришел Ленину капут.

Было объявлено пять дней траура, и в те часы, когда Москва собиралась хоронить Ленина, в Петрограде происходила многотысячная народная демонстрация: со всех заводов, со всех окраин города шли к Смольному воздать память вождю Революции.

В этот день за мной зашла моя подруга по работе, врач Левитанская, и мы присоединились к колонне нашего района. Стояли суровые морозы. На всех перекрестках улиц горели костры. Люди шли, держась за руки, тесными рядами, медленно, очень медленно продвигаясь вперед, пропуская идущих с рабочих предместий, обогреваясь у огней, стуча ногами, — теплой обуви тогда не было ни у кого. Да и теплой одежды тоже.

Я взяла с собой семилетнего сына, и за несколько часов мы едва продвинулись на полкилометра, от улицы Правды до Невского. Мальчик так продрог, что с Невского пришлось отвести его домой, а я вернулась в ряды своей колонны, которую догнала на Литейном, не доходя до улицы Жуковского. Поздним вечером мы добрались до Смольного.

Где-то у Таврического дворца нас застали те пять минут молчания, которыми страна отметила смерть Ленина. Гудки фабрик и заводов, сирены паровозов протяжным стоном завыли над городом. Мы застыли в молчании.