Города и встречи

Мы увидели Черное море, пляшущие на волнах фелюги и парусники на дальнем горизонте, и чудный соленый морской ветер овеял нас. Мария Михайловна сговорилась с какой-то линейкой пароконной. Мы сложили туда чемоданы, запихали детей в пахучее сено, и сами сели по краям телеги, свесив ноги.

Часа три мы ехали по горячей пыльной степи, то поднимаясь на пригорки, откуда было видно синее море, то спускаясь под гору, между засохшими глинистыми буграми. Беленые хаты, вроде виденных мною когда-то на Украине, но без садочков и тополей. Почти никакой растительности. Наконец мы увидели селенье, жалкое подобие села, где стояло деревянное здание с вышкой и длинный дом с невысокими окнами, выходящими на просторную галерею.

Нас встретила Мария Степановна Волошина, жена поэта. У нее было добродушное лицо, откинутые назад стриженые (в то время это еще было редкостью) русые волосы, на ней было ситцевое платье и сандалии на босу ногу. Она заговорила с нами приветливо, объяснила, что Максимилиан Александрович отдыхает, и проводила нас в предназначенные для нас комнаты.

— Извините, у нас ненарядно, — сказала она, — зимой в этих комнатах жили куры. Мы еще не успели побелить. Я пошлю к вам женщину. Сговоритесь с ней, она вымоет пол и вообще будет у вас убирать.

В моей комнате стояли деревянный лежак и одна табуретка. Мы спросили у Марии Степановны, не найдется ли гвоздей, чтобы развесить платья и повесить занавесочку на окна, и она объяснила, что гвозди можно купить в кооперативе через площадь. Наученная еще в Ленинграде Марией Михайловной, я вытащила из чемодана сенник-всыпку и передала хозяйке. Она, оказывается, уже договорилась, что за 50 копеек мою всыпку заполнят сеном.

Столовой, оказывается, в поселке не было. Кипяток достать было невозможно.

— А как бы вымыться?

Мария Степановна пожала плечами:

— В море.

— Но мой ребенок болен. Я боюсь его мыть в море.

Волошина ничего не ответила мне. Я ушла, решив, что не останусь в таком некультурном месте, а уеду в Феодосию. Тем временем все наши мальчики — и Шкапские и мой (они были почти ровесники) — куда-то исчезли, и я пошла искать их. Вышла из калитки и попала на морской берег. Песок, мелкая галька (бархатистая, нагретая солнцем), изумрудно-синие воды, небольшие волны, набегающие на берег… Я стала искать ребят и увидела, что они уже в воде по брюхо, стоят на корточках и роются в песке, доставая какие-то камушки, и совершенно счастливы, не думая о том, где помыться и чем пообедать.

На мое предположение, что мы уедем вечером в Феодосию, сын просил меня остаться. Я сама невольно поддалась очарованию этого теплого послеполудня у моря, и мне самой захотелось остаться. Когда мы вернулись в дом, Мария Михайловна, со свойственными ей организаторскими способностями, уже привела комнаты в порядок, вколотила гвозди в стенки и даже успела договориться с Марией Степановной, что с завтрашнего дня она будет давать нам завтраки, обеды и ужины — за небольшую плату. Ведь приедут еще писатели, москвичи и ленинградцы, и тогда будет выгодно содержать что-то вроде пансиона для всех приезжающих. Мария Степановна, оказывается, уже вела переговоры с какими-то дамами из Феодосии, которые берутся открыть в доме Волошина подобный пансион для приезжих и обещают кормить Макса и его жену бесплатно.

Так мы и сговорились. В ближайшие дни приехали еще ленинградцы и москвичи — Николай Чуковский с молодой женой[626], искусствовед Габричевский, адвокат и актер Антон Шварц и его жена актриса Бунина, С.В. Шервинский, Леонид Гроссман, П.Н. Зайцев, Е.И. Страхова, а затем Андрей Белый со свитой восторженных поклонниц.

Начались коктебельские развлечения.

Коля Чуковский и его жена Марина были прелестными экземплярами здоровой человеческой породы. Крупные, широкоплечие, пышущие радостью жизни, они проводили целый день на берегу моря, то купаясь, то лежа на песке и загорая, то бегая взапуски вдоль прибрежной полосы, тянущейся от Феодосии до Карадага. Эта гора, голая и упершая в небо свои зубцы, ограничивала наш горизонт вправо (если стоять лицом к морю), а по левую тянулся плоский, усыпанный мелкой галькой черноморский берег, незаметно переходящий в глинистые и затвердевшие, выжженные солнцем холмы древней Киммерии.

Про эти места Осип Мандельштам писал:

По каменным отрогам Киммерии
Водили музы древний хоровод…[627]

Коля и Марина не походили на муз, но в этих детях большого города, неожиданно вернувшихся к жизни среди природы, дышала такая радость, что приятно было смотреть на них. Иногда Коля усаживал Марину к себе на плечи и бегал вдоль моря, пока они не падали, устав от смеха и беготни, на мокрый песок. Теперь, когда Коля и Марина стали дедом и бабкой и когда я вспоминаю о коктебельской весне 1924 года, то вижу, что это радостное утро было неложным предвестником долгой гармонической жизни, которую они прожили вместе. Молодой Коля Чуковский тогда писал стихи, и мы слушали их по вечерам на вышке волошинского дома.