Города и встречи

Был жаркий июльский вечер, воздух был напоен запахами моря, высыхающих водорослей, человеческого пота — мы, танцующие на террасе, буквально обливались потом. Но нельзя было перестать танцевать, пока тянулась эта сладкая вздергивающая музыка. А племянник нашей буфетчицы, которого мы в конце концов наняли, чтобы крутить ручку патефона, когда кончался завод, — ибо нельзя было больше полагаться на добровольцев — продолжал играть и играть, усердно зарабатывая свой обед.

Наконец из двери во внутренние комнаты показалась Мария Степановна с зажженной керосиновой лампочкой в руке и сказала: «Прекратите танцы, Макс должен спать». Пары неохотно разъединились, и тут мы увидели, что белое платье поэтессы Адалис покрыто красными пятнами от слинявшего на него хитона Андрея Белого.

«Жены-мироносицы» поспешили увести своего наставника, а поэтесса, с раздражением оглядывая испорченное платье, сказала: «Не думала, что на его хитоне такая плохая краска! Наверное, „Николаевны“ красили сами». «Николаевнами» называли, желая говорить вежливо, «жен-мироносиц». В песне, сочиненной коллективно, где описывались все действующие лица коктебельских развлечений, говорилось:

…Здесь выводок гуляет славный,
В нем три прекрасных Николавны
И Николаич во главе
С ермолкою на голове…

Коктебельский берег был прекрасен, но там не было пресной воды. Генуэзский водопровод, когда-то построенный здесь славными мореплавателями, уже давно превратился в прах. Воду привозил водовоз в бочке из дальней деревни Козы, пресная вода для питья была на вес золота, а золота ни у кого не было. Макс и Мария Степановна брали часть воды для поливки посаженного Максом сада. Они берегли каждый кустик, каждую веточку. Помню, как кроткая Мария Степановна закричала на меня, когда я, по давней городской привычке, во время разговора сорвала с дерева листик, смяла и бросила его: «Вы понимаете, что вы делаете? Каких трудов стоит нам вырастить каждую веточку!»

Должно быть, это так подействовало на меня, что с этого дня я никогда не рву листьев и не ломаю ветвей и слежу, чтобы при мне никто не делал этого, — такое сильное впечатление произвела на меня эта бледная голодная женщина (она и Макс попросту голодали и давно умерли бы, если бы их не прикармливала наша беззаботная братия). Мария Степановна обрушилась на меня, словно я при ней ударила ребенка. Она действительно была очень хорошим и добрым человеком. Я убедилась в этом, когда в июле, в самую жару, заболел мой сынишка, — он объелся жирных чебуреков на сале, которые продавались в ларьке, где мы все брали продукты в долг. Чебуреки были так наперчены, что вы ели их, теряя понятие, из какого тухлого мяса они приготовлены. У моего мальчика начался кровавый понос, подскочила температура. Я была в отчаянии, показала ребенка ленинградскому профессору-сердечнику, единственному врачу на этом берегу от Феодосии до Карадага. Он изрек: «Здесь лечить нельзя. Нет воды, нет лекарств, нет условий».

Я заказала телегу, чтобы везти сынишку в феодосийскую больницу и остаться с ним там. Но утром, на заре, пришла ко мне узнавшая о моей беде Мария Степановна. «Не надо в больницу, — сказала она, — мы его выходим здесь. Там он погибнет».

Я и сама знала, что везти в таком состоянии больного ребенка в провинциальную больницу, где отсутствуют лекарства и уход, означало обречь его на гибель. Мария Степановна перевела меня с ребенком в просторную прохладную комнату и стала лечить какими-то травами. Вскоре ему стало лучше, а через несколько дней он уже опять бегал по берегу и барахтался в теплой воде.

В начале августа мне надо было уехать в Тифлис, где я сговорилась встретиться с Николаем Семеновичем Тихоновым. У меня в Тифлисе жила кузина[635], попавшая туда в годы войны с мужем, коренным кавказцем. Я списалась с нею и могла рассчитывать на теплый прием. У Николая Семеновича тогда еще не было никого на Кавказе, но его беспокойное стремление к перемене мест вновь овладело им, и он решил посмотреть Грузию, Армению и все, что только будет возможно. Дому моей кузины предстояло стать первым этапом его послевоенных бродяжничеств[636]. Между тем в Коктебеле стало известно, что сюда приезжает Валерий Брюсов: об этом сообщила Адалис. Меня стали уговаривать остаться хотя бы на неделю.

Но в августе мы с сыном сели в Феодосийском порту на пароход, который должен был повезти нас до Батума, откуда шла узкоколейка через горы в Тифлис.

В чемодане я увозила с собой несколько шуточных стихотворений, плод творчества коллективного и моего собственного, а также две-три акварели, подаренные мне Волошиным, где он изобразил Карадаг и выжженные солнцем русла рек Восточного Крыма. Он охотно дарил эти акварели на память всем покидающим его гостеприимный дом. Тогда мы не особенно ценили эти пейзажи, я даже была удивлена, когда в 1961 году в Доме писателей — сначала в Москве, а потом в Ленинграде — открылась выставка крымских пейзажей Волошина.