Города и встречи

Зимой 1925 года Максимилиан Александрович побывал в Москве, намереваясь издать там книгу стихов, но ему это не удалось, и он приехал в Ленинград, где предложил свою книгу «Издательству писателей»[637]. Это были те самые стихи, которые он читал на вышке коктебельского дома. Предыдущим летом многие из поэтов, гостей Волошина, относились к его стихам терпимо и даже хвалили их. Он пытался читать свои стихи в Ленинграде, чтобы ознакомить с ними более широкий круг писателей, критиков и редакторов. Но это был год, когда литературой заправляла ЛАПИ — Ленинградская ассоциация пролетарских писателей, и Волошину не дали возможности устроить свой вечер или даже выступить с другими писателями в большом заводском клубе или воинской части.

Кажется, у него все же был вечер в Доме литераторов, на Бассейной улице, а потом Мария Михайловна Шкапская устроила чтение его стихов, собрав у себя на квартире всех интересовавшихся поэзией ленинградцев. Помню, пришли Сергей Спасский, Рождественский[638], Ватинов, сестры Наппельбаум[639]. Волошин был мрачен, его пышные телеса и роскошные кудри производили странное впечатление в обыкновенной городской квартире. Читал он вдохновенно, нараспев и в очень однообразной манере, а темы его стихов были грандиозные, космические — о каменноугольном периоде жизни нашей Земли, о далеких нашему времени и чуждых революции людях, временах и событиях. Его слушали вежливо, терпеливо и без интереса. Единственный человек, который отозвался на его стихи, был некий Саркизов-Саразини, врач, побывавший в Коктебеле и сделавшийся пылким пропагандистом этого своеобразного уголка Черноморского побережья. Саркизов-Саразини даже выступил в каком-то медицинском журнале — кажется, «Гигиена и здоровье рабочей семьи» — с восхвалением Волошина, его крымских пейзажей, его гостеприимства и его стихов[640].

Все же Волошину отказали в издании его книги, и ему пришлось вернуться в Коктебель ни с чем.

Лето 1924 года осталось в памяти многих побывавших в Коктебеле. В Москве и Ленинграде писатели с восторгом вспоминали о безмятежных днях коктебельского отдыха, рассказывая о синем море, жарком солнце, о чудесных камушках, которыми были усеяны каменистый берег и дно моря, — о сердоликах, халцедонах и других полудрагоценных камнях, при виде которых многие заболевали «каменной болезнью» и проводили часы, разыскивая на морском берегу все новые и новые сокровища, которые они в конце лета пудами увозили в Ленинград или в Москву.

Так началась слава Коктебеля. Вскоре волошинская дача не могла вместить и сотой части желающих. Ленинградская и московская писательские организации, воспользовавшись отчасти помещениями, принадлежавшими Волошину, через некоторое время построили дома отдыха для своих писателей. Одновременно небольшую коктебельскую прибрежную полосу осваивали различные ведомства и профсоюзы для строительства своих домов отдыха и здравниц.

Те, кто полюбил Коктебель, продолжали ездить туда, привозя с собой детей, потом дети вырастали, женились или выходили замуж и, в свою очередь, привозили своих детей на гостеприимный берег Восточного Крыма. Но Макса уже не было. Старый поэт умер в 1932 году.

Вдова Максимилиана Александровича Мария Степановна оставалась жить в старом доме. Устное предание сохранило в памяти людей это имя, бывшее жилище Волошина во время фашистской оккупации Крыма и позднее сохранило название «Дома поэта». Мария Степановна стерегла там книги, рукописи и акварели Волошина.

В 1961 году она впервые приехала в Ленинград, где в Доме писателей имени Маяковского была устроена выставка пейзажей Максимилиана Волошина. То обстоятельство, что в Москве, а потом в Ленинграде организовали эту выставку, было неожиданностью, почти чудом, даром судьбы, который она бросила на могилу поэта, человека искусства, не получившего признания при жизни. Случай?

Директор одного из больших московских заводов, человек культурный и любящий искусство[641], побывал в Доме поэта в Коктебеле во время своего летнего отпуска, увидел акварели Волошина и пленился ими. Несколько из полюбившихся ему видов Крыма он приобрел у Марии Степановны, привез в Москву, и здесь по его указанию выставку крымских пейзажей Волошина открыли в клубе того завода, которым этот директор руководил. Мария Степановна охотно прислала сохранившиеся у нее работы Макса, а специалисты оформили их, развесили и «попали» так, что они засверкали. Здесь выставку эту повидали многие приглашенные на ее открытие писатели и художники, а потом ее перенесли в московский Дом писателей. О ней говорили, писали в газетах. Ленинградский Дом писателей тоже захотел показать ее и перевез к себе. Теперь акварели переданы ИРЛИ (Пушкинскому Дому).

Так спустя почти тридцать лет после смерти имя почти забытого поэта вновь прозвучало — на этот раз как имя художника. Так Марии Степановне удалось осуществить свою давнюю мечту побывать в Ленинграде, и по моей просьбе, после разговора со мной, она в 1962 году прислала мне отрывок из воспоминаний Волошина о Черубине де Габриак.