Города и встречи

Я поняла, что Елембс крепко обругала тетю Эмму, но мне нисколько не было жаль «этой капиталистки», потому что она сразу же по приезде сделалась мне несимпатична. Эмма была «ломака и воображала», как мы называли в гимназии некоторых заносчивых девушек из старших классов. Я заметила, что маме она тоже не нравится, — ведь маме были по душе только хорошие люди, простые, искренние.

Нам обеим не нравилось, что жена дяди Якова обращает слишком много внимания на туалеты. Конечно, она не посмела бы сделать замечание маме по поводу длинной синей юбки и полосатой строгой английской блузки — любимого наряда мамы, но вежливо сказала, что мое платье вышло из моды и что девочке-подростку надо следить за собой. Она даже уговорила маму сшить мне платье у мадам Грековой, модной двинской портнихи.

С детства я ненавидела ходить к портнихам, терпеть не могла разговоров о том, что в моде и какие платья будут носить в следующем сезоне. Тетя Эмма обожала такие беседы и могла без конца вести их с молодыми и пожилыми дамами, которые являлись к ней с утра и сидели до обеда.

К маме гости приходили редко, вели разговоры о том, что интересовало и меня, — о книгах, о театре, и никогда не разносили слухов о знакомых. А когда гости собирались в доме у дяди Якова, то сразу же после ужина усаживались за пульку и не выпускали карт из рук, пока не наступало время разойтись по домам.

Меня сердило, что Эмма разыгрывает из себя культурную женщину, любит поговорить о литературе и назвать книгу, которую будто бы читала, а на самом деле только продержала в собственной спальне… Образование у нее было «домашнее». Ее учили болтать по-французски и вышивать гладью, а также делать искусственные цветы из бумаги и писать акварелью и даже масляными красками. В зальце бабушкиной квартиры Эмма завесила целую стену собственными картинами, изображающими кувшинки и бабочек.

Помню, в разговоре с мамой она пыталась узнать у нее про нашу гостиную в Лодзи: каким шелком обиты у нас стулья, диван и кресла. Но мама сдержанно ответила, что у нас вообще нет гостиной, чем очень разочаровала Эмму, которая объяснила, что хотела подарить нам к Новому году две собственноручно выполненные ею картины и хотела бы, чтобы тон ее живописи подошел к цвету нашей мебели. Она даже приказала горничной принести из чулана две начатые картины своей работы, чтобы мы могли полюбоваться на них. Горничная принесла два узких подрамника с натянутым холстом, раскрашенным голубой и зеленой краской.

— Видите, я начала писать цапель и журавлей, — пояснила Эмма, — фон водяной, но вода спокойная, волнения никакого нет. Рамочка будет узкая, темно-зеленого цвета. Будет очень красиво. Григорию эти мотивы должны нравиться (Григорий был мой папа).

Мама из вежливости похвалила сюжет картин, и Эмма просияла. Я еще не умела изображать любезность, если мне что-нибудь не нравилось, а потому промолчала и только пыталась представить себе, куда мама денет этих «Цапель» и «Журавлей», когда эти картины прибудут в Лодзь. Скажу заранее, что их пришлось повесить в нашей детской, потому что папа не признавал такой живописи.

Когда я рассказывала Елене Борисовне про картины тети Эммы, Елембс фыркнула с возмущением и сообщила мне, что в доме родителей Эммы все чуланы забиты продукцией творчества жены моего дяди, но родной брат Эммы не разрешает вешать ее картины на стены. Он очень богатый человек, пайщик Русско-американской резиновой мануфактуры, считает себя знатоком живописи и скульптуры, его мнение ценят знающие люди, и он не выносит «безграмотной возни» в живописи.

— Эмма вышла замуж за вашего дядю Якова по любви, ее братья долго возражали против этого брака, но им пришлось согласиться, когда молодые люди съехались за границей и повенчались.

Это была очень интересная новость, которую сообщила мне Елена Борисовна. Очевидно, дома от меня скрывали историю женитьбы Якова и Эммы.

Вечером я, разумеется, рассказала все маме. Оказалось, что она знала обо всем, но о таких делах не рассказывают маленьким девочкам, а я тогда была еще маленькая. Дело в том, что для семьи богачей Виртенбергов (а Эмма была урожденная Виртенберг) дядя Яков оказался недостаточно состоятельным женихом. Ведь и отец Эммы, и ее братья, купцы-богатеи, преуспевали, и выдать дочь и сестру замуж за простого инженера они считали глупым. «Деньги идут к деньгам» — гласила поговорка, и Виртенберги хотели иметь зятем миллионера. А Эмма и Яков полюбили друг друга и решили пожениться тайно.

Братья отослали Эмму за границу, надеясь, что Яков там не разыщет ее, но Эмма написала ему первая, у них завязалась переписка, потом Яков приехал в тот пансион в Швейцарии, где жила его любовь, и они повенчались. В Двинске даже не было свадьбы, потому что молодые люди устроили все в Швейцарии гражданским способом, а в России их обвенчали без всякого шума.

Мама с удовольствием рассказала мне всю эту историю. Вообще, ее трогали влюбленные, которые воевали с родителями, брали верх над их кознями и устраивали собственную жизнь.