Города и встречи

Оказалось, что Владек сам занимается в кружке, где изучают политэкономию. Юноши и девушки собираются на квартире у деда Раи. Дед Раи — мастер на фабрике Познанского. Он очень строгий, но хороший. Это он выписал Раю из того местечка, где она жила, и обещал дать ей образование. А ее мама портниха, отец давно умер, и у Раи нет денег, чтобы купить материи на новую форму. Поэтому после Пасхи Рая возьмется «репетировать» отстающую ученицу — будет заниматься с малышкой из приготовительного класса.

Тут я вспомнила, что у Раи рукава частенько бывали заплатаны на локтях и под мышкой. Она стеснялась этого, особенно когда мы собирались у Ани Теплицкой, всегда очень нарядной и беззаботной. Теперь я поняла, почему Рая всегда отговаривалась тем, что ей надо готовить уроки.

У Теплицких девочек приглашали к столу, на котором кипел самовар и на белоснежной скатерти были расставлены разные вкусные вещи — пирожные и шоколад. Все мы охотно ходили к веселой болтушке Ане, но Рая избегала ее.

Война с Японией продолжалась. Маньчжурия была прорвой, поглощавшей людей и снаряжение. Наши войска отступали на «заранее подготовленные позиции», красные теплушки с новобранцами под неустанный вой и звуки гармоники отправлялись на фронт. В иллюстрированных журналах по-прежнему печатались военные рассказы с благополучным концом. Новые мобилизации охватывали русские губернии. И в Лодзи тоже возникали новые фабрики, которые работали на фронт, — трикотажные, табачные.

«Торги», — читала я на последних страницах газет. Мама объясняла мне, что это важные правительственные извещения: правительство предлагает торговым фирмам поставлять для армии обмундирование и вызывает тех, кто возьмется поставить дешевле и быстрее. Это выгодно и для купцов, и для правительства. Я не совсем поняла, почему это выгодно и для той, и для другой стороны, но что-то было темное в этом всем.

Папа курил особые папиросы с длинным мундштуком. Я знала, что он заказывал их у старушки, которая делала их вручную у себя дома. С началом войны старая Лейзарова поступила на кустарную фабрику, где изготовляли пакетики для махорки. Она даже заставила своих внуков работать вместе с нею. Старуха и трое малышей клеили эти «фунтики» с утра, едва светало, и вечером допоздна. «Фунтики» с махоркой посылали в Маньчжурию, в действующую армию — конечно, не по одному пакету, а целыми ящиками, вагонами. Кто-то наживался на этих «фунтиках», но кто? Тогда я еще не могла понимать!

За три месяца мы сделались старше не на один год, хотя и не замечали этого.

В нашем классе уже незаметно произошло разделение на богатых и бедных. Оказалось, что бедные учились лучше и что у них были более широкие интересы в жизни. Девочки из состоятельных семейств получали хорошие отметки, но их не интересовали ни литература, ни театр. Польки читали своих писателей, ходили на спектакли польского театра и вообще держались вместе. Дочери полицейских или офицеров местного гарнизона, с детства приученные соблюдать табель о рангах, презирали низших и якшались только с равными себе. Наиболее развитыми были еврейские девочки, дочери врачей, инженеров, ремесленников, мелких служащих и торгового люда. Жизнь заставляла их следить за тем, что происходило в окружающем мире, задумываться о своем будущем.

9. Двинск

В 1904-м учебный год кончился, но Японская война тянулась бесконечно. В это лето мы уехали на родину папы.

Обнаружив в доме его родителей на чердаке массу увлекательных книг из библиотеки отца, я не читала тех книг, которые захватила с собой из Лодзи, чтобы «выработать миросозерцание», то есть пренебрегла «Историей культуры» Липперта[95]. «Золотая карета» Ксавье де Монтепена на время захватила мои мысли. Мама тщетно предлагала мне томик Чехова, вышедший в приложении к журналу «Нива»…

Мне нравился Двинск. Это был спокойный городок на Западной Двине, с двухэтажными домиками и собором на главной, Петербургской, улице, с одним большим магазином, который в наши дни назывался бы «Гастроном». А тогда на нем была вывеска «Колониальные товары». В магазине можно было купить чай, сахар, кофе, шоколад и консервы, инжир, финики и фиги, а также вино. У кассы временами сидела наша бабушка[96], папина мама, а в подвале заправлял всем Шлема, как называли Соломона, старого приказчика.

С детских лет, бывая у бабушки, я спускалась «в гости» к дяде Шлеме в подвал. Он был любитель и ценитель вин, как царь Соломон, по имени которого был назван. Меня он встречал с удовольствием, расспрашивал, чему я научилась в гимназии, и брал меня с собой, отправляясь в обход глубокого и темного подвала, где так вкусно пахло изюмом, корицей и вином. В подвале стояли бочки с густым старым польским медом. Соломон разливал его по бутылкам. Иногда он давал мне попробовать вина и меду. Бабушка не знала об этом — а быть может, и знала, но не делала выговора ни Соломону, ни мне — ей было не до меня.