Городок мой, Сиривада

Он зашел в храм Рамы. В тусклом свете лампы изваяние бога казалось спящим. Рамаджоги захотелось крикнуть во весь голос, чтобы прервать этот сон: «Боже, как ты допускаешь такие греховные помыслы у людей, почему позволяешь им совершать греховные поступки?» Но разве бог ответит? А что бы он мог ответить? «Слушай, сынок мой, Рамаджоги! Плод твой и нож в твоей руке, о человек! Ты сам срезаешь плод своей судьбы, о человек! Ты сам вкушаешь этот плод! Что я могу поделать? Все в твоих руках, о человек!»

Зачем продаваться этим грустным мыслям? Надо идти домой… Уже семь часов вечера.

Рамаджоги, едва ступив на порог, почувствовал, что в доме неладно. Приехал сын, приехал зять — в такие дни хозяйка радостно хлопочет, в доме веселье, оживленные разговоры, звенит смех… Но сейчас стояла зловещая тишина. Войдя в гостиную, Рамаджоги не поверил своим глазам. Все вещи были упакованы и сложены в две груды в противоположных углах комнаты. Рамамани и Мангапати не было видно; Баламани и Сундарам сидели в гостиной неподвижно, как изваяния. Сундарам восседал на чемодане, глядя в угол комнаты так пристально, как будто собирался написать исследование о жизни муравьев, бегающих по полу. Баламани прислонилась к большому узлу; при виде отца она опустила голову и спрятала лицо в ладонях.

— Что такое, Баламма?! Почему вы сложили вещи? — воскликнул Рамаджоги.

Вместо ответа Баламани разразилась рыданиями, заглушая их прижатым ко рту краем сари.

— Что случилось, дочка? Где твой муж? Где мать? Почему дочь этого дома проливает слезы[46] в вечерний час? Скажи хоть ты, Сундарам, что случилось?

— Зачем спрашиваете, если вы и есть причина всего, что случилось?! Вы все сделали, что от вас зависело, чтобы довести ее до слез — так пускай плачет! Вам-то что?

— Ну, объясни же ему, Сундарам! — подхватила Рамамани, появившаяся из задней комнаты. — Да нам всем надо собраться и плакать — вот до чего он семью довел! А тебе-то, Баламма, во весь голос рыдать надо!

— Да что такое, Сундарам? — продолжал недоумевать Рамаджоги, избегая обращаться к разгневанной жене. — Баламма, дочка, чем я тебя обидел? Что я сделал? Не мучьте меня, скажите!

— Было бы кому рассказывать! — не унималась Рама-мани. — Если б человеку, который за семью болеет и понимает беды своих родных. А такому какой толк рассказывать — он же все равно что чурбан бесчувственный, что камень. Эй, Мангапати! Проснись! Иди-ка сюда да расскажи своему почтенному тестю, отчего твоя жена плачет. Ты примчался сюда глухой ночью, добирался пешком и в телеге! Ты сделал все, чтобы твоя жена сдала экзамены и получила хорошее место. Вот доказательством служит эта книга! — Рамамани как вихрь вынеслась из гостиной, вернулась с толстым учебником в руках, села и стала перелистывать страницы. — Смотри, Сундарам, как они старались, зять и дочка! Сколько терпения! Сколько труда! — Почти все страницы книги сквозили окошками — большими и маленькими, прямоугольными и квадратными. Захлопнув учебник, Рамамани продолжала причитать: — Наверное, сто дырочек вырезал, золотой мой зять! А тестюшка-то его поднял в школе бучу со шпаргалками, родной дочери не пожалел. Теперь ее допустят к экзаменам только через три года. За это время она двоих детей родит. Как же она будет готовиться к экзаменам?! Где уж там, видно, дело пропащее!

— Ну что вы, тещенька! Не печальтесь так из-за наших неудач. Видно, Баламме не суждено устроиться на службу. Зачем винить людей, так бог судил, — минорным тоном отозвался из другой комнаты Мангапати.

Рамаджоги дрожащими руками взял учебник и раскрыл его. Вся в дырках, в «окнах», книга выглядела такой безобразной! С учебником в руках Рамаджоги вошел в спальню, где, опустив голову, сидел на кровати Мангапати.

— Бабу! Вот что ты делал в своей комнате сегодня утром!.. Подумал бы обо мне. Я учитель, объясняю детям, что должно, а что не должно. Как я теперь пройду по улице и посмотрю людям в глаза, если моя собственная дочь пользуется шпаргалками? Как ты уговорил мою девочку на такое?.. — тоскливо спрашивал Рамаджоги.

— Что за проклятая здесь жизнь! — выкрикнул Сундарам. — Жить надо в свое удовольствие, а в этом доме и в этом городишке не жизнь, а прозябание.

— Вот почему мы и уедем отсюда, Сундарам! — торопливо подхватила Рамамани. — У тебя ведь найдется горсточка риса для матери? А зять будет кормить мою дочь. Я двадцать лет замужем за этим человеком, но ни счастья, ни достатка не видела. Уедем скорей, с первым автобусом.

«Ну что ж, делайте, как считаете нужным», — хотел сказать Рамаджоги, но будто ком застрял у него в горле, и он не мог вымолвить ни слова.