Городок Нонстед

— Пожалуйста, — прошептала она. — Хотя, не ломай себе над этим голову, ладно? Я сейчас на таком этапе, что обещания помощи ничего не дают. Нет ничего горшего, чем обманутые надежды.

— Ты просто обратилась не к тому парню. Тебе нужен священник, или психолог, а может — экзорцист.

— Тебе пора уходить. Утром будут звонить из страховой компании.

* * *

Я живу в месте, которое любой уважающий себя человек использовал бы как кладовку. Это закуток на задворках “Мэддиз”. Он возле входных дверей, и, скорее всего, когда-то кладовкой и был.

У меня есть умывальник, туалет, старая армейская кровать и небольшой калорифер, несколько картонных коробок для разных вещей, шкаф и старый стол с компьютером. У меня есть даже окно, но я его давно не мыл. Иногда заносит запах гнили, но это только с минуту после того, как откроешь дверь. Бывает темновато, но зажигаю лампу, свисающую с потолка. Бывало холодно, но тогда приносил из магазина вентилятор и справлялся.

Я могу справиться со всем. Главное — иметь свой угол. Уже более десяти лет обитаю здесь.

Как только застрекочет старый будильник, я вылезаю из-под одеяла, чищу зубы, спрыскиваюсь каким-то лосьоном — мистер Уилсон, шеф “Мэддиз”, не хочет, чтобы я слишком сильно вонял, одеваю идиотскую форму работников магазина, растягиваю губы в улыбке и иду на работу.

Затем 8-10 часов занимаюсь именно тем, чем уважающий себя человек заниматься бы не стал. Собираю мусор на стоянке, подравниваю тележки, мою пол и окна, иногда ставлю цену на товары в магазине, иногда помогаю клиентам отнести купленное к машине. Случается даже, что работаю кассиром, хотя этого не люблю. По правде говоря, это единственная вещь, которая мне здесь не нравится. Серьезно. Потому что остальное было превосходно.

И так уже много лет. Двенадцать или тринадцать. Уже и не знаю. Не помню даже, когда ушел от Элизабет. Помню только момент, когда принял это решение. Это было тем вечером, когда она пересмотрела бабских фильмов и много выпила. Сначала она захотела секса. Она добилась своего, и ничего ее не сдержало. Даже то, что заглядывал ей под юбку в среднем раз в месяц и то ненадолго. Я почувствовал, что сопротивление бессмысленно, поэтому лег и ждал — чем же все это окончится. Правда ждал, потому что Элизабет вдруг вспомнила о существовании позиции “наездника”. Через пятнадцать минут стонов и криков, она зарычала и обвинила меня в том, что я ей изменяю. Я не взорвался горьким смехом, не осмеял ее, не стал объясняться. Нет, решил устроить спектакль.

Сдвинул ее с себя — что было делом не легким — поволок к зеркалу и показал ей невысокого человечка с синяками под глазами, редеющими волосами, нездоровой кожей, заметным брюшком, тонкими ногами и волосатыми плечами.

— Опомнись, женщина, — спокойно сказал я. Мне было все равно. Я ушел без театральных жестов. Не было хлопанья дверями, слез, выкрикивания ругательств. Я проснулся, сказал что-то, что-то съел, собрал самое необходимое и убрался к черту на кулички.

Значит, на задворки “Мэддиз”. Там меня ждал покой. И не только.

3

Возвращение домой было совсем не легким. Натан чувствовал — то, что он пережил в доме Анны, и узнал от нее, наложит отпечаток на его жизнь. Он решил исправить начинающуюся подавленность единственным известным ему способом. Остановился перед “7-Eleven” и оторвал сонную продавщицу от переписки в Твиттере.

— Упаковку из шести буда (видимо, речь идет о пиве “будвайзер” — прим. переводчика), пожалуйста, — сказал он. — Бутылочного.

Звякнуло стекло, которые ставили на прилавок.

— Что-то еще? — спросила девушка, смерив его оценивающим взглядом.

“О, нет”, - подумал Натан. — “Только не это. Надеюсь, что она меня не узнает”. Он быстро развернулся и взял со стеллажей пакет с булками, нарезку салями и масло. Мужчина расплатился и поспешно вышел, сопровождаемый пристальным взглядом продавщицы.

— А говорят, что количество читающих, черт его дери, сокращается, — прошипел он, заводя мотор машины. “Ранглер” осветил фарами пустую стоянку и витрину магазина, на секунду выхватил из темноты бумажный пакет, который куда-то нес ветер, и выполз на главную дорогу. Натан зачем-то включил обогрев, а затем вставил диск в проигрыватель. Из динамиков послышались холодные звуки The Cure.

— Твою мать, нет настроения, — пробормотал Натан, и выключил проигрыватель. Резко зажег сигарету. Мотор работал мерно. Порывы ветра время от времени врезались в джип, качающаяся антенна посвистывала. По обе стороны дороги стояли темные стены деревьев, изредка их освещали фонари. Высоко в небе клубились облака. Он не смотрел, куда едет — будто бы отключился от всего мира.

“Убежал из Нью-Йорка от своего имени”, - подумал он, — “от проблем, решений, от встреч и исследований, от давления и напряжения. Убежал от вопросов о следующей книге. Убежал от Фионы. Выбрал единственное место в мире, которое сумел полюбить, и оказалось, что попал в ловушку. И здесь появляется загадка, которая много мрачнее всего, что когда-либо написал, ибо она настоящая. Хочу помочь. Чувствую, что надо, но… Но как?”