Городская сестра

   На другое утро Авдотья Ивановна проснулась с головной болью. Анисья успела уже затопить печь и гремела ухватами. Маркыч еще спал. Степанида проснулась раньше всех и ушла на фабрику. Когда Маркыч проснулся, Анисья сурово сказала ему:    -- С какой это радости натрескался-то вчера?    Маркыч молчал, сознавая свою виновность. Ему страшно хотелось опохмелиться, а бутылка с водкой, конечно, была спрятана. Работать сегодня он не мог и, сидя на кровати, проговорил суровым голосом:    -- А я, Анисья, того... Значит, в город за товаром... Давно надо сходить, да все не мог собраться.    Анисья хотела обругать эту коварную выдумку, но Авдотья Ивановна ее предупредила:    -- Батя, и то сходите в город, а назад приезжайте с товаром на извозчике... Мне пешком отсюда не уйти по вашей распутице.    -- Веррно!-- согласился Маркыч.-- Куды тебе с твоим хвостом по грязи шлепать...    -- Знаем мы твой товар,-- ворчала Аписья.-- Прямо в трактир попадешь.    -- Ах, Боже мой!-- застонал Маркыч, хватаясь в отчаянии за голову.-- Дуня! Кажется, я тебе родитель? Правильно... И, значит, ты обвязана уважать родителев... А она что говорит: в трактир...    Когда Маркыч с ожесточением глотал горячий чай, чтобы залить внутренний жар, Авдотья Ивановна незаметно сунула ему рубль, и он сразу повеселел.    -- Так я того, старуха...-- заговорил он, стараясь придать голосу ласковость.-- Без сумления... в лучшем виде...    Анисья угрюмо молчала.    Маркыч торопливо собрался и, весело подмигнув дочери, шмыгнул в дверь. Петька колол на дворе дрова.    -- Петь, а Петь...-- пробормотал Маркыч, ухмыляясь и показывая серебряный рубль.-- Это нам с тобой любезнюющая твоя сестрица пожертвовала на пропой души. Ты-то чаишком побалуешься в трактире, а я червячка заморю... так, самую малость... Значит, и товару прихватим, а обратно, как купцы, на извозчике прикатим.    Умиленный полученным рублем, Маркыч хотел удружить дочери. Он понимал, что ей хотелось разговориться с матерью "по душам" и что он с Петькой только помешал бы этим бабьим разговорам. Пусть наговорятся досыта на свободности. А то еще рев поднимут, бабьим делом, святых вон уноси. Одним словом, Маркыч проявил много дипломатических талантов. У Петьки был свой расчет. Он был смирный и непьющий парень и надеялся сохранить отца от излишних увлечений.    -- А старуха бутылку с водкой спрятала...-- смеялся Маркыч, крутя головой.-- Ну, ничего, останется про запас.    По уходе Маркыча в избе некоторое время царило молчание, которое Анисья нарушила вопросом:    -- Ну, а как там Лизавета в Питере?    -- Ничего, живет.... Замужем она, так что ей делается.    -- А муж-то каков?    -- Муж ничего... Он в швейцарах служит. Двадцать пять рублей жалованья, готовая квартира, на чай получает с господ... Ребеночек у них был да помер. Поздно она замуж вышла, и доктор сказал, что больше детей не будет.    -- Вот счастливая-то!-- ахнула Анисья.-- Совсем не будет? А у нас как бабы-то с ребятами бьются...    -- Рано выдаете девушек замуж,-- заметила Авдотья Ивановна.    Анисья ничего не ответила, хотя и поняла, куда метила питерская дочь. Она сделала вид, что занята своими лепешками которыми хотела угостить.    -- Любила ты прежде их, когда была маленькая,-- говорила она, подавая лепешки на стол.-- Уж не взыщи, как печь испекла...    Авдотья Ивановна с удовольствием принялась за эти домашния лепешки, о которых так часто вспоминала в Петербурге. Анисья присела на лавку и, подперев щеку рукой, смотрела на дочь жалостливыми глазами.    -- Покушай, милая,--приговаривала она.-- У нас такая и поговорка деревенская есть: "в Питере толсто звонят, да тонко едят". Кушай на здоровье...    Оне опять заговорили о тетке Лизавете. Анисья только качала головой, когда слушала перечисление неистощимых богатств жены швейцара. Целых три сундука набито добром, два самовара, новая беличья шубка, два шелковых платья и т. д. Тетка Лизавета дошла до такой роскоши, что даже в самые сильные жары летом ходит в резиновых калошах.    -- А денег-то, денег-то, поди, сколько напрятала?    -- Ну, денег у нея нет,-- обяснила Авдотья Ивановна.-- Муж смирный, непьющий, а деньги все до копейки при себе держит.. Тетка не знает даже, сколько у него... Взаймы дает под большие проценты.    По деревенской политике, только после этих предварительных разговоров Анисья подошла к главному, т.-е. к тому, как живет сама Авдотья Ивановна.    -- Ничего, мамынька, помаленьку,-- уклончиво ответила Авдотья Ивановна и вздохнула.-- Не жалуюсь... Конечно, сначала-то глупа была. Попала в Питер, точно в лес... А теперь вот как даже привыкла, точно у себя дома.    -- Ты как же, значит, у своего генерала... воопче...    -- Я-то?.. Я в роде экономки, мамынька, то-есть все хозяйство у него веду. У меня даже своя горничная есть...    -- Трудно, поди.    -- Нет, ничего... А вот сначала, действительно, ох, как было трудно! Хотела руки даже на себя наложить... У смерти конец приходил.    Анисья подвинулась совсем близко к дочери и, оглядевшись, спросила шопотом:    -- А почему ты замуж не выходишь, Дуня?    Авдотья Ивановна засмеялась и ответила овсен весело:    -- Замуж, мамынька? А сколько угодно женихов. Любого да лучшаго выбирай.    -- Ну, и выходи, пока годы не ушли. Не век вековать около генерала-то... Женским делом мало ли что может случиться.    -- Ах, мамынька, мамынька, какая вы смешная!-- продолжая улыбаться, говорила Авдотья Ивановна.-- Сказала, что женихов сколько угодно... Все у меня есть, слава Богу, и лицом не хуже других...    -- А я бы, Дунюшка, и умерла спокойно, кабы ты настоящий закон приняла,-- продолжала уговаривать Анисья попрежнему шопотом.    Авдотья Ивановна вскочила, прошлась несколько раз по комнате и совершенно неожиданно расплакалась. "Ох, кто-нибудь у ней есть из женатых, которому нельзя жениться!" -- думала Анисья. Присев к столу и положив голову на руки, Авдотья Ивановна глухо рыдала.    -- Ну, перестань, голубка... Я ведь так, к слову, Дунюшка. О тебе же забочусь... Мало ли худых людей на белом свете. Другой прикачнется к девушке и не отвяжешься от него... Головушку с плеч снимет.    -- Ах, совсем не то, мамынька!.. Во второй раз голову не снимают... Глупа была, молода... А дело не в том, мамынька. Плохого мужа мне не надо, то-есть из черняди, а за хорошаго выходить совестно...    От последних слов у Анисьи захолонуло на душе, и она строго поджала губы. По деревенской логике в ея глазах дочь являлась совсем пропащим человеком.    -- Может, и дети были?-- строго спросила Анисья.    -- А разве я мертвая? Конечно, были,-- ответила Авдотья Ивановна, вытирая слезы.-- Перваго-то, мальчика, в воспитательный отдала... Умер... Осталась девочка, четвертый год пошел, ну, эту я сама воспитываю. При себе мне ее держать неудобно... живет у знакомой женщины... Десять рублей в месяц плачу.    -- А отец?    Авдотья Ивановна вся вспыхнула, точно ее ударили прямо по лицу. Ее злил строгий тон матери и вообще самая форма допроса.    -- Вот отца-то я, мамынька, и сама не знаю... Не один был, не разберешь, который...    -- И генерал тут же замешался?    -- Генерал -- совсем другое... Он так, вообще... Ничего вы не понимаете, мамынька, одним словом, в этаких делах.    -- Где уж понять, голубушка. Известно, деревенская старая дура...    Авдотья Ивановна окончательно разсердилась. Ее обижал главным образом тон, каким говорила с ней мать. Она опять поднялась и заходила по комнате.    -- Я не какая-нибудь, мамынька... да!.. Я состою при своем собственном месте, а не по улицам шляюсь. Что касаемо детей, так это уж мое дело, и никому до него нет заботы... Да и кому в Питере нужно знать, что были у меня дети или нет? Это по-вашему, по-деревенскому, хуже нет человека, как девушка, у которой дети... А ежели она и не виновата, того вы не разсуждаете? Может, она поверила хорошему человеку по своей душе, а тот ее обманул самым подлым образом... Говорю: молода была и глупа. Обмани вот меня теперь!.. Вы думаете, что девушка и не человек, ежели сделала ошибку... Большия тысячи нас, таких-то молодых дур. И все живут... У вас одно только слово и есть: закон. А вот мне не вышло счастье на закон ваш, так не в Волгу же вниз головой бросаться...    -- Сама виновата, ежели не соблюла себя.    -- Вы здесь хороши... Девушка чуть подросла, еще оглядеться не успела, дура-дурой, а вы ее сейчас под закон со встречным-поперечным.    -- Это ты насчет Степаниды закидываешь?    -- А хоть бы и насчет Степаниды... Девушка еще глаз не успела хорошенько открыть, а вы ее за какого-то вахлака хотите выдавать...    Анисья вскочила, подняла кулаки и крикнула:    -- Ах, ты, поскуда питерская!.. Отец с матерью хуже знают Степаниды, за кого ей выходить замуж?!.. Отец с матерью зла ей желают?!.. Вы хороши с теткой-то Лизаветой, только вот хвост замаран...    -- Вы, маминька, оставьте ваше неглиже с отвагой,-- остановила ее Авдотья Ивановна.-- Вон как в вас поднялась ваша деревенская темнота... Сами не знаете, какия слова выговариваете. От чужих людей таких слов не слыхала, так дома, видно, приходится учиться им.    Этот спор, вероятно, зашел бы очень далеко, если бы не был прерван появлением домовладыки. Петька привез его на извозчике мертвецки пьянаго. К огорчению Авдотьи Ивановны, когда они ехали с перевоза, встретилась кума Ѳедосья и кривая Фимушка, причем последняя крикнула:    -- Вон везут родителя Дуньки-сахарницы!..    Авдотья Ивановна с больной улыбкой заметила:    -- Это называется: нашим же добром нам же и челом...    -- Дунюшка, ведь чужой рот не хлев, не затворишь,-- виновато оправдывалась Анисья.