Городская сюита

— Молчи! Что еще за разговоры тут? Спорить он будет. Я все про всех знаю! И откуда ноги растут тоже…

Слуцкий еще долго бушевал, затем объявил приговор: строгий выговор и лишение премии.

Учитывая, что премия составляла большую часть зарплаты, это был жестокий удар. Ошеломленный, Олег вернулся в свой кабинет и первое время не знал, за что браться — так тяжело было перенесенное унижение. Будь рядом Диана, он уже смеялся бы вместе с ней над сценкой в редакторском кабинете. Но Дианы рядом не было — она словно вместе со всеми бросила его, и от этого тяжелее вдвойне.

«Уволюсь, — думал Дольников, строя самые разрушительные планы и сам зная, что ничего не выйдет. — Надоело всё… И все…»

Вошел Мирончик, оглядел его искоса, поверх очков.

— Досталось тебе?

— А ты и рад, — в сердцах бросил Олег.

Мирончик как-то странно посмотрел на него.

— Дурак ты, — сказал негромко.

И развернулся, чтобы уйти.

— Гена, — окликнул его Дольников. — Подожди.

Он поднялся, подошел к Мирончику.

— Может, посидим сегодня? Как раньше…

У Гены вдруг ожили стеклышки очков, он как-то весь приподнялся, точно встал на цыпочки.

— Давай… А где?

— Можно в кабинете, — пожал плечами Олег. — А там как пойдет.

— Хорошо, — уже поверив, и оживляясь все больше, отозвался Мирончик. — Тогда у меня?

— Лучше у тебя, — кивнул Олег. — Сам понимаешь…

— Понимаю, — понизил он голос. — Часов в шесть? Как все уйдут?

— Договорились.

Когда Мирончик вышел, Дольников запоздало подумал:

«Зачем это я? После сегодняшнего… Нарываюсь?»

Он взглянул на телефон, лежавший на столе.

«А, все равно. Чего я боюсь? Хуже уже не будет. Она приедет только завтра. Если я сегодня не выпью, кого-нибудь убью».

Тут был тонкий момент. К переживаниям по поводу молчания Дианы прибавилась досада от допущенной ошибки. Если Дольников чем-нибудь по настоящему и гордился, так это своей уверенной поступью в профессии. Тут была его гордость и сила. Он был здесь на своем поле, и считал себя высококлассным игроком — мастером. И вот такое падение. И главное, нечем крыть! Ошибка для него, фанатичного буквоеда, требующего того же от других, непростительная!

В сущности, Слуцкий еще мягко с ним обошелся. Мог бы запросто попереть с должности. И не за такое слетали.

Но снисхождение шефа радости не приносило. Денег лишил, унизил при всех… Какая там радость. Тоска.

И Диана пропала.

Там, где страдает уязвленное самолюбие, можно утешиться только одним — забвением. Поэтому Олег и потянулся к Мирончику, почти неосознанно. Ухватился за первый попавшийся сук, лишь бы не уйти с головой.

«Посидим, — думал он, косясь на телефон, — поговорим. А то надоело уже Верховцеву плакаться. Гене я, конечно, лишнего не скажу… Зачем, чтобы вся редакция узнала про мои семейные тайны? Но хоть его послушаю, и то живая душа».

И еще одно терзало Дольникова неотступно. Он считал себя современным человеком, и при случае кичился этим. Но вся его современность заключалась в том, что он кое-как научился пользоваться смартфоном и мог назвать имена двух-трех молодежных кумиров. Во всем остальном он был махровым домостроевцем, и его грызла самая заурядная, ветхозаветная ревность. Он думать не мог спокойно о том, что Диана находится с другим. Это бесило, сводило с ума, поглощало все его мысли и силы.

«Неужели не позвонит? — думал он. — Третий день молчит… В командировку сбежала. И ни слова».

Чтобы выпустить хотя бы на минуту из виду телефон, Олег подошел к окну, глянул на противоположный дом. Девица пропала, и окно было закрыто, несмотря на теплую погоду.

«И эта меня бросила, — с какой-то обидой подумал Дольников. — Все меня бросают. Один Гена Мирончик остался».

Через час он все-таки не выдержал. Настроил себя должным образом и позвонил.

— Мне некогда, Олег Петрович, — быстро, не здороваясь, проговорила Диана.

Давала понять, что сейчас с кем-то общается по работе, и телефонный разговор невозможен.

Но по каким-то едва уловимым приметам, по наитию Дольников догадался, что она лжет.

— Ты когда приедешь? — спросил резко.

— Не знаю. Завтра. Вечером. Ночью…

— Что ты крутишь? — не выдержал Дольников.

— Извините, Олег Петрович, мне пора.

В трубке раздались короткие гудки. В гневе Дольников снова ткнул в ее номер на экране, затем, не понимая, что делает, нажал отбой. Палец соскользнул, набор номера продолжился, и Дольников принялся яростно тыкать пальцем в экран, бормоча ругательства в адрес телефона, Дианы и всех на свете.

— Нет, напьюсь сегодня в хлам, — подытожил он, откладывая телефон на край стола. — И Гену напою. Может, подеремся с кем-нибудь…

Он чувствовал, что сам опасен для себя. Желание произвести какое-нибудь разрушение охватывало его все сильнее. Лучше всего было бы сейчас уйти домой, но уходить некуда — «одиночка» на Кедышко вызывала содрогание. Он попытался сосредоточиться на работе, и кое-как протянул до вечера. И лишь тогда вздохнул чуть свободнее, когда сел на стул в кабинете Мирончика, а тот закрыл дверь на ключ.