Городские повести (Игра в жмурки - Кот–золотой хвост - Последний шанс плебея)

— «Надо» — это прежде всего плохая организация, — морщась от жжения на щеке, перебил я Сержанта. — Нет такого великого слова «надо». Я спрошу. а почему надо?

— Помнишь этого парня... оттуда? — после паузы ответил Сержант. — Ну, помнишь? Мы решили ему помочь. Стихийно. Это наш незапланированный субботник. Поработаем вместе часа четыре, полопатим землю, это сближает... Главное — общее дело, какое — неважно. А то ерунда получается. Три года работаем вместе, а коллектива нет.

— Брось говорить красиво, Сережа. — сказал я тихо. — Поменьше прилагательных, ты же филолог. Побольше существительных, а существительное тут одно: деньги. Нужны деньги, их нет. Но зато есть масса свободного времени. Решено продать время и получить нужную сумму. Так вот, сумма меня заранее не устраивает. Я ценю свое время очень, очень высоко. Если есть возможность продать его по себестоимости — пожалуйста. Но по дешевке я его не продаю.

Сержант долго молчал. Я уже хотел повесить трубку, но вдруг он сказал:

— Знаешь, что я вспомнил. Древность одну. У Беляева есть такой рассказ «Вечный хлеб». Помнишь, хлеба стало так много, что им покрылась вся земля. Весь шар земной покрылся корочкой и зарумянился на солнце. И вот под этой корочкой появилась новая жизнь. Завелись там большие хлебные черви. Сначала в глубине, а потом, взломав корочку, выползли к солнцу.

— Не будем забегать вперед, Сережа, — сказал я устало. — Давай сначала покроем землю корочкой хлеба, а уж потом будем продолжать наш разговор.

— Потом будет поздно.

— А сейчас рано.

Повесив трубку, я долго стоял у телефона совершенно опустошенный. Всегда противно ссориться с начальством. А Сережа, как ни смешно, был именно моим начальником.

23.00

Вернувшись в комнату, я погасил свет (отвратные лампы... как большие куски антрацита), сел на ковер и стал насвистывать одну бразильскую песню. Мне никто не был нужен, совершенно никто. Я был спокоен. Потом начал говорить о себе вслух исключительно в третьем лице.

— Гражданин судья! Граждане народные заседатели! Вот перед вами человек, который никому не сделал ничего плохого. Более того, он в принципе считает нерентабельным, а следовательно, и недопустимым нанесение окружающим какого бы то ни было словесного или физического, морального или материального ущерба. Пардон, причинение ущерба, я хотел сказать. За что вы судите этого человека? За что вы ежедневно и ежечасно выносите ему суровые приговоры, обвиняя его в самых тяжких грехах?

Но речь не клеилась. Мне не от кого, было защищаться. Меня никто ни в чем не обвинял, все, что я делал, было разумно и правильно. Сколько я ни ломал голову, я не смог выдвинуть против себя ни одного стоящего обвинения. И, убедившись в этом, я сел за рабочий стол. Раскрыл сержантскую диссертацию на первой странице и, полюбовавшись красивой распечаткой титульного листа, приготовился читать.

Но не тут-то было: снова зазвонил телефон. Этого звонка я ждал. Не знал, кто будет звонить, не знал, зачем, но звонка ждал. Звонила Наташка.

— Ну, как поработал? — спросила она тихо.

— Только начинаю, — ответил я. — Как у тебя?

— Спасибо, все нормально.

— Ну вот видишь, как просто. Я с ним поговорил, он отдал мне свой инструмент и раскланялся.

— Да, спасибо, я знаю, Я насторожился.

— Так, значит, он все-таки был? - Кто?

— Плебей.

— Я не знаю, кто из вас плебей.

— Она отлично знала, кто из нас Плебей, и меня обозлила эта комедия.

— Ну Витька, черт возьми! — заорал я. — Витюшка, Витенька, Витек, как еще?

— Был.

— Один?

— Нет. Пришлось подумать.

— Ну и о чем же вы?..

— Интересно, правда? — резко сказала, почти крикнула Наташка. — Что же ты не пришел полюбоваться? Я думала, ты стоишь за углом и любуешься.

— Чем? — хмуро спросил я.

— Теперь уже все равно. Он так и сказал: жди, придет, как же.

Наташка долго молчала.

— Чем? — настаивал я. — Чем?

— Он заставил меня... Нет! Нет.

— Что «заставил»? Снова тишина.

— Я не могу больше жить, — сказала она наконец. — Не могу, понимаешь?

— Беллетристика, — устало ответил я.

— Думай что хочешь, теперь уже все равно. Я позвонила тебе, чтобы сказать: у меня не было никого, кроме тебя, понял? Я все хотела, чтобы ты больше обо мне думал. И с ним в дурочку играла, чтобы ты... Он сказал, что ты трус, но я не верю. По-моему, ты просто умер. Умер уже давно, только никто еще об этом не знает. Прости, что я тебе надоедала. Больше этого не будет...

— Наташка, подожди!.. — крикнул я, почувствовав, что сейчас она бросит трубку — возможно, уже опустила вниз и держит в руке, раздумывая. — Наташка, милая, что они с тобой сделали?

Гудки.

Минуту я бессмысленно слушал их, потом швырнул трубку на стол и побежал за плащом.

Трус, подонок... Можно сколько угодно говорить себе бранные слова, сколько угодно повторять себе, что такие, как Наташка, рук на себя не накладывают, — это ничего не изменит. Там произошло что-то страшное. Что-то, после чего я уже никогда не смогу чувствовать себя спокойно. И это «что-то» — целиком на моей совести. Только я один мог бы все предотвратить, все повернуть по-другому, если бы...