Вот они все. Договора, визитки, вот фотографии с конгресса – Влад раздает автографы, Влад среди издателей, Влад на фоне огромного плаката с зеленым Гран-Грэмом. Вот свежая газета с огромной статьей – и опять же с фотографией. Вот они, документальные свидетельства успеха.
Почему же он ощущает себя жалким неудачником?! Почему так остро? Почему хочется сдохнуть, в лучшем случае – немедленно заснуть?
Может быть, из-за Анны. Из-за того, что он, романтичный дурак, не протянул тогда руку и не взял то, что принадлежит ему по праву.
…Развернулся и пошел по лестнице вниз. И не явился в тот день на занятия, бродил по городу, вспоминал Димку, маму…
Не мог себе представить Анну, тянущуюся за ним, как длинный шарф в опущенной руке. Шарфик тянется по полу… Не мог вообразить Анну, со слезами умоляющую о встрече.
Что-то из детства. Из отрочества. Девочка Иза; она выжила, у нее как-то сложилась жизнь… интересно, как?
…И вот он, сам себе господин, преуспевающий писатель, чуть не воет от тоски… Почему? Анну вспомнил? У Анны двое сыновей, одному уже двенадцать, другому – десять…
Влад разорвал бумажку. Сложил кусочки и снова разорвал. И еще. Стряхнул обрывки в мусорное ведро. Снова сел за компьютер.
«– Я понесу тебя, – сказал Грэм. – Ты ведь помнишь – нам нельзя останавливаться. За нами идут. Нам нельзя даже оглядываться назад…»
За окном просигналила машина. Влад вздрогнул.
Его дом стоял на отшибе; только изредка, заблудившись, здесь появлялись чужие. Если машина – значит, водитель наверняка свернул не там, где надо, и теперь беспокоит порядочных людей, чтобы спросить дорогу. И все это вместо того, чтобы внимательно читать дорожные указатели.
Влад сам поразился своему раздражению. Это была настоящая злость, прямо-таки ненависть к недотепе-автомобилисту; сигнал повторился. Влад встал, зачем-то снял с крюка ружье. Наверное, чтобы напугать горе-водителя своим видом.
– Что надо?
Он вышел на крыльцо, ногой распахнув дверь. Настоящий бирюк, небритый, насупленный, еще и с ружьем.
У ворот стояло такси. Этого еще не…
Дверца раскрылась. Из машины показался сперва сапожок на остром, как пика, и таком же длинном каблуке, потом рыжая шуба, потом женщина целиком.
– Какого черта, – сказал Влад.
И прямо в домашних тапочках двинулся по заснеженной дорожке – к воротам.
– Извините, – сказала Анжела, улыбаясь. – Я прошу прощения.
И виновато развела руками; жест получился таким грациозно-трогательным, что Влад осознал неожиданно для себя – он рад. По-настоящему обрадован.
Хлопнул себя по карманам, вспомнил, что ключи от ворот остались в доме; не сразу сообразил, что ворота открывать не требуется, что такси к нему в гости не напрашивается, а женщина в рыжей шубе вполне протиснется и в калитку.
– Я тут оказалась неподалеку, – объясняла Анжела, пока он вынимал из багажника ее чемодан. – Я… меня обокрали, честно говоря, вытащили почти все деньги… Извините, но у меня здесь нет других знакомых…
Она говорила и говорила, лепила какую-то чушь, Влад прекрасно понимал, что она либо врет, либо путает, либо недоговаривает, но почему-то ее неискренность не смущала его. Ощущение было такое, будто он снял наконец тесные туфли, или сбросил со спины мешок с цементом, короче говоря, то самое чувство, про которое говорят – гора свалилась с плеч. Неужели я скучал по ней, удивленно подумал Влад. Я ведь даже не вспомнил о ней ни разу за эти дни… два? Три? Сколько дней прошло? Пробуждение, смятая постель… Я ведь думал об Анне?!
Он разжег камин. Анжела протягивала руки к огню, хотя ее пальцы и так были теплыми. Влад убедился в этом, мимоходом пожав ее ладонь…
И вот, нарезая ветчину на кухне, разыскивая хлеб и заваривая чай, Влад вспомнил об этом прикосновении – и понял, что внутренний счетчик, всегда учитывавший такие вот пожатия, сбился с толку и молчит.
Влад вернулся в комнату; на Анжелином лице играли отблески огня. Широкие каштановые брови казались медными, глаза – золотыми.
– А как вы… как ты узнала мой адрес?