Городу и миру

- Нет, она еще не потеряна. Но она может быть будет проиграна, потому что вы забыли значение свободы. Когда Европа взялась установить ее впервые, это было священное понятие, непосредственно вышедшее из христианского мировоззрения. Та свобода - служила возвеличению человеческого существа. Она обещала обеспечить выявление ценностей. Та свобода открывала путь добродетели и героизму. Но это все забыто. Время подточило ваше понимание свободы. Вы сохранили термин, но изготовили другое понятие: маленькую свободу, которая лишь карикатура большой; свободу без ответственности и без чувства долга, которая вывела вас, правда, на путь всеобщего благополучия. Но никто не готов умереть за эту свободу. Она полна трубных звуков, богатства и - пуста. Вы вступили в эпоху расчета - и не в состоянии бороться, жертвовать, способны только на компромиссы. Вы готовы уступить территорию, лишь бы ваше счастье продержалось там, куда еще не дошел противник.

- Должен ли Запад идти на риск большой войны ради свободы других?

- Не других - скоро своей собственной".

Казалось бы, здесь все ясно. Тем более, что ранее было сказано четко: "...в наш век без танков, самолетов и снарядов никаким духом не возьмешь" (II, стр. 178). Сила духа должна подвигать к сопротивлению, а не только к готовности умереть. Но тут же некий смысловой поворот, заслоняющий неутешительную, но простую и ясную мысль о том, что профессионального экспансиониста в конечном счете без готовности драться не остановить. И что драться лучше на возможно более ранних рубежах экспансии. По отношению к тоталитаризму и к терроризму попустительство приводит к тому, что неудержимо нарастает необратимость мирового историко-политического процесса, угрожающего демократии и всей западной цивилизации бесславной гибелью. Прежде, чем пробьет последний роковой час, следует собраться мыслями, духом и силами и защищать себя, защищая других. Но дальнейшее рассуждение Солженицына эту жестокую, неприятную для его западной аудитории ясность снимает:

"Но я сейчас говорю о духовной воле, а не о стратегии. Ни у моих друзей, ни у меня нет атомной бомбы, нет танков, нет пистолетов, ничего нет. Но в тот момент, когда сила воли в нас побеждает, когда мы рискуем жизнью, - мы наносим удар по огромной машине советской власти. Ни политические комбинации, ни военные не спасут вас. Внутренняя сила воли важнее любой политики. Если бы лидеры Востока почувствовали в вас хоть малейшее горение, хоть малейший жизненный порыв в защиту свободы, если бы они поняли, что вы готовы идти на смерть, чтобы эта свобода выжила и распространялась, - в эту минуту у них опустились бы руки. Каждый раз, когда вы выступали решительно - в Берлине, в Корее, вокруг Кубы, - каждый раз советское руководство отступало. Борьба происходит не между вами и ими, но внутри вас самих" (II, стр. 247-248).

Да, у инакомыслящих в тоталитарных странах ни атомной бомбы, ни танков, ни пистолетов (добавим сюда: чаще всего - ни организации, ни соответствующей задачам численности, ни опоры в массах) - "ничего нет". Только готовность погибнуть, но не изменить себе. Но у демократий Запада есть все, кроме решимости не отступать перед направленной (где бы она ни разворачивалась) на их уничтожение экспансией. Можно ли смешивать два столь различных феномена, как сопротивление одиночек или маленьких групп государственному тоталитарному деспотизму внутри своей страны и сопротивление государств агрессорам?

"Ни политические комбинации, ни военные не спасут вас..." А что же спасет?! Что должно вытекать из твердости, прозорливости и силы духа (все это - лишь предпосылки действия, а не действия), если не реальные и действенные политические и военные комбинации? "Лидеры Востока" должны почувствовать в лидерах и народах Запада не готовность пассивно "идти на смерть" (угандийцы готовно стояли в очереди к череподробильному молоту во времена Иди Амина), а готовность драться не на жизнь, а на смерть на рубежах нетоталитарного мира.

"Каждый раз, когда вы выступали решительно - в Берлине, в Корее, вокруг Кубы, - каждый раз советское руководство отступало." Несомненно. "Выступали решительно", однако с военной угрозой, с определенной военно-политической комбинацией, с готовностью драться. И Солженицын не приводит других примеров: невозможен пример чисто духовного, не подкрепленного готовностью сопротивляться физически государственного противостояния агрессии. Не исключено, что писатель не может позволить себе декларативной однозначности в этом вопросе, чтобы не прослыть подстрекателем. Но это вносит существенный элемент неопределенности в его позицию.