Горожане

Он и вправду оказался тихим. Поначалу. Взял портфель, извинился и — к двери. А здесь ее, дуру, что-то за язык потянуло: выпейте хотя бы чаю. Х о т я  б ы! Какое на нее нашло затмение? Показалось вроде бы неудобным выталкивать человека за дверь, словно почтальона, который принес заказное письмо, она расписалась в получении — и до свиданья. Все-таки Славку знала она давно… ну, а если быть откровенной до конца — ей хотелось острых ощущений, хотелось побалансировать на проволоке, посмотреть, как он поведет себя в этой ситуации. А на всякий случай она предохранительную сетку все-таки натянула и, если что, приготовилась немедленно давать отбой. Это потом она все отрицала, клялась и божилась Татьяне, что ни на секунду не задерживала Славку, чуть ли не на лестничной площадке вручила ему портфель; а тогда все было немного по-другому. Он взялся помочь ей с чаем — сначала заварить, потом — расставить на столе чашки. Вечера тогда стояли жаркие, душные, на ней была блузка без рукавов, и как-то получилось, что Слава не мог шагу ступить, не прикоснувшись рукой к ее плечу… кухонька у нее маленькая, но не настолько, чтобы нельзя было разминуться… И был момент, когда почувствовала она: пора остановиться, иначе игра может зайти слишком далеко; но какой-то бесенок растравлял ее, провоцировал сделать еще один шажок по проволоке — все равно внизу сетка, на которую можно в любую минуту спрыгнуть. А оказалось, что нет, не в любую. Когда Слава принялся ее обнимать, она, возмущенная, отстранилась: «Вы с ума сошли!» Но он даже внимания не обратил на этот протест, счел его обычным женским притворством или кокетством, в мыслях он позволил себе много больше и решил не терять понапрасну времени. Вот тогда-то она и перепугалась не на шутку. Вырваться из его крепких рук было не просто, она сопротивлялась, но это еще больше разжигало его, и отступил он только тогда, когда она укусила его ладонь, закричала: «Убирайся, я ненавижу тебя!»

За ним еще и дверь не закрылась, а она, идиотка, бросилась к телефону, позвонила Татьяне: «Ну и женишок у тебя, дорогая!» И только потом сообразила — лучше бы ей промолчать, то же самое наверняка сделал бы и Слава, но правильно говорят: «Слово не воробей», — и пришлось на ходу сочинять какие-то небылицы, концы с концами не сходились, Татьяна заподозрила что-то неладное, а позже Славка, разумеется, выдал ей свою версию, вот и запуталось все в тугой узелочек.

После этого несколько месяцев Таня дулась на нее, потом понемногу как-то все отошло, рассеялось, но Наташа избегала каких-либо разговоров о Славке.

А Таня, услышав наконец вопрос, который давно ожидала, вдруг растерялась, не знала, что и сказать. Потом промямлила — с ним, дескать, все кончено.

— Поссорились? — по-своему поняла ее слова Наташка.

— Да я имени его больше слышать не хочу! Не хочу, понимаешь!

— Ну-ну… Ты только на меня не кричи, пожалуйста. Я-то здесь при чем?

Татьяна осеклась, помолчала, поколебалась — говорить подруге или нет, — вздохнула и все-таки решилась:

— В общем, слушай. Я давно догадывалась, что у него кроме меня кто-то есть. Думала-думала и приехала как-то к нему домой. Днем приехала, решила с соседкой поговорить. Нехорошо, понимаю, но что делать, ничего другого я придумать не могла. Напросилась чаю попить, коробку конфет привезла. Ну, слово за слово, старушка все и рассказала мне. Оказывается, ездит к нему одна фифочка — чаще всего в середине недели. Теперь-то мне стало понятно, почему он все время увиливал, ни в среду, ни в четверг со мной не встречался. Ну ладно, думаю, припру я как-нибудь тебя к стенке… И вот однажды позвонила: давай сходим в консерваторию, неожиданно позвонила, за несколько часов до концерта. Он туда-сюда, крутит-вертит, никак, мол, не могу. Ну хорошо, не можешь — и не надо. А день, помню, ужасный был, конец июня, но холодина жуткая, ветер, да еще и дождь проливной шпарит. Настроение у меня кошмарное, но я твердо решила: пускай простужусь, схвачу воспаление легких, пока буду его караулить, но выведу на чистую воду. Ты слушаешь?

— Да-да, — подтвердила Наташа, — говори.

— Ну вот. В общем, промокла я, замерзла, хожу, зубы барабанную дробь выбивают, и вдруг вижу — идет мой Славочка, а рядом эта шалавка вышагивает.

— Симпатичная? — деловито поинтересовалась Наташа.

— Что ты! Страшней германской войны. Размалеванная вся, краски и пудры — центнер, а все равно Нюша Нюшей.

— Зовут-то ее как?

— Да Нюшкой и зовут. То есть Анна, Аня, но это и есть Нюша.

— Чем же она его к себе привязала?

— А ты не знаешь? Я ведь в этих делах ему большого простора не давала, ну, конечно, приезжала к нему иногда, но со мной особенно не разгонишься. А с нею он — как часы. Словом, получалось, я ему нужна для души — на концерт, в театр, на выставку сходить, а эта — для всего остального. Она разведенка, дочка у нее, четыре года, в общем, девичью честь блюсти ей вроде бы ни к чему. Да и надеялась, видно, что со временем он женится на ней.

— Ну и что?

— Пока не женился.

— Да нет, что потом, когда ты встретила их на улице?