Горожане солнца

Мицель так и стояла по пояс в мешке, глядя ему вслед. Маска мешала смотреть. Мицель сняла маску и повернула. Это была маска Деда Мороза. Мицель опустила маску в мешок. Сбоку на совершенно гладком сугробе сиял паровозик. Мицель дотянулась до него и взяла. Потом присела в мешке, укрылась им с головой, обняла паровозики уткнулась в него носом. Ей стало совсем, совсем спокойно.

— Видишь, — сказала она паровозику, — что ты натворил! Остались мы вовсе одни. Ну, это ничего — мы будем так сидеть, сидеть и греться, а потом кто-нибудь придет и спасет нас, правда?

От ее дыхания паровозик медленно покрывался инеем. Сияла луна, голова Мицели клонилась все ниже, ниже, и все кругом было белое, и мешок был белый с серебряными цветами, и майка Мицели белая, и кожа ее побелела. Все белое, кроме волос, которые, кстати, были рыжие.

Детский дом был родной для Мицели. Он стоял на небольшом пригорке, окруженный сетчатым забором. Когда Мицель ходила еще игрушечно, как плюшевый медведь, этот забор был для нее вроде горизонта. Обведенный забором мир был огромен. Здесь помещалось все: дом посреди, цветники и веранды вокруг, неведомые заросли за верандами. Все это соединялось чистыми каменными дорожками, и заросшими тропками, и сухими тропинками в далеких местах. В небе стояло солнце, и оно, ослепительное, и мир вокруг, увиденный в солнечном свете вдруг весь, целиком, был самым ранним воспоминанием Мицели. Они стояли на припеке вдвоем с Манькой, и Манька учила ее плакать. Мицель была за что-то наказана, и ей нужно было заплакать. Манька заставила ее смотреть на солнце и не моргать, чтобы слезы выступили на глаза. Таким способом получились в конце концов две слезы, и Мицель сразу побежала их показывать. С тех пор, стоило ей заплакать, она тотчас вспоминала солнце.

А сейчас слезы заканчивались, и солнце, сияющее во сне Мицели, гасло. Картины из прожитой жизни путешествовали в дремотной ее голове и меркли одна за другой и исчезали из памяти. Дыхания было у Мицели мало, столько же, сколько воспоминаний. Жизнь, прожитая ею, была коротка, потому запас воспоминаний подходил к концу, и вместе с ним кончался запас дыхания.

«Скоро нечего уже будет вспоминать, и я засну», — думала Мицель.

Между тем ночь продолжала свой путь, оборачивалась звездная карта, и луна добралась до елочных вершин на другой стороне поляны. Мицель забыла уже всю свою прошлую жизнь и почти совсем потеряла память, но тут, к счастью, за ее спиной что-то стало происходить. «Кто-то топчется в снегу», — подумала сонно Мицель.