Горшок золота

– Мы тут подумали, – сказала Тощая Женщина, – что тебе домой к нам возвращаться пока нельзя: полицейские станут следить за Койля Доракой долго, это уж точно; ибо так оно есть: когда идет к человеку хорошее, никто из кожи вон не полезет, чтобы того человека найти, а вот если плохое к нему идет или кара какая – тут весь мир бросится на поиски, покуда того человека не сыщет, верно?

– Это утверждение верно, – сказал Философ.

– Поэтому вот о чем мы договорились: тебе надо пожить у этого народца, в их доме под тисом Горта. Ни один полицейский на свете не найдет тебя там; или же, если подашься ты ночью в Бру на Бойн[55], сам Энгус Ог даст тебе прибежище.

Тут подал голос один из лепреконов.

– Благородный муж, – сказал он, – в доме нашем места немного, но никакого недостатка в гостеприимстве. Тебе с нами будет хорошо – странствовать лунными ночами и смотреть на диковины, ибо нередко навещаем мы сидов из-под Холмов, а они наведываются к нам; всегда есть о чем поговорить, а еще мы танцуем в пещерах и на вершинах холмов. Не подумай, что мы живем бедно, – живем мы в потехе и изобилии, а до Бру Энгуса Мак ан Ога путь суров.

– Танцевать я и впрямь не прочь, – отозвался Философ, – ибо верю, что танцы суть первый и последний долг человека. Коли не в силах мы быть веселыми, какими еще нам быть? Никакого проку в жизни, если там и сям не отыскивать смех, – однако на сей раз, достойный народ Горта, я с вами пойти не смогу, ибо положено мне сдаться полиции.

– Не вздумай! – жалобно воскликнула Тощая Женщина. – Не поступишь ты так!

– Невиновного человека, – молвил Философ, – нельзя поработить, ибо укреплен умом своим и сердце его бодрит. Лишь на виновного человека могут пасть тяготы кары, ибо сам он карает себя. Вот что я думаю: человек пусть всегда следует закону телом своим и всегда противится ему умом. Я был арестован, люди-законники держали меня в своих руках, и мне придется вернуться к ним, чтоб они проделали все, что должны.

Засим вернулся он к своей трубке, и как бы долго остальные ни урезонивали его, никоим образом не удавалось отвернуть Философа от его цели. А потому, когда бледный проблеск рассвета проступил в небе, все встали и двинулись вниз к перекрестку, а оттуда – к полицейскому участку.

На околице деревни лепреконы простились с ним, Тощая Женщина тоже оставила его – со словами, что пойдет она к Энгусу Огу и взмолится о его помощи от имени мужа, после чего лепреконы и Тощая Женщина отправились в обратный путь, а Философ подался к казармам.

Глава XVI

Когда он постучал в дверь казарм, открыл ему человек в лохматых рыжих патлах, и вид у него был такой, будто его только что разбудили.

– Тебе чего надо в этот ночной час? – спросил он.

– Хочу сдаться, – сказал Философ.

Полицейский оглядел его…

– Такой старик, как ты, – проговорил он, – дураком быть не должен. Иди-ка домой, вот тебе мой совет, и никому ни слова не говори, хоть вытворил ты что, хоть не вытворил. Скажи-ка: оно стало явным или же ты просто хочешь совесть облегчить?

– Я точно должен сдаться, – сказал Философ.

– Если должен – значит, должен, и дело с концом. Вытри ноги о скребок вон там и заходи – приму у тебя показания.

– Показаний у меня никаких, – сказал Философ, – ибо я совсем ничего не преступил.

Полицейский вновь уставился на него.

– Если так, – произнес он, – незачем было сюда приходить – и незачем будить меня к тому же. Хотя, может, ты тот самый человек, что подрался с барсуком на Насс-роуд[56], а?

– Нет, я не тот человек, – ответил Философ, – арестовали меня за убийство моего брата и его жены, хотя я и пальцем их не тронул.

– Вот, значит, кто ты! – сказал полицейский, а затем поспешно добавил: – Рады тебе, как соловей лету, ей-ей. Заходи, располагайся, пока служивые не проснутся, и уж вот кто тебе обрадуется-то. Я в толк взять не мог ничего из того, что они ночью рассказали, – и никто не мог, поскольку они знай цапались друг с другом да кляли банши и клуриконов Лейнстера. Садись вон там на ларь у огня, и, может, удастся тебе поспать, – вид у тебя такой, будто ты устал, а на башмаках у тебя глина всех графств Ирландии.

Философ поблагодарил стражника и вытянулся на ларе. Совсем скоро – поскольку очень умаялся – Философ уснул.