Горшок золота

Однако недолго предавались лепреконы сей счастливой страсти. Радость их тяжко обрушили память и испуг, а следом в их ушах и сердцах взвыло покаяние, эта пасмурная добродетель. Как отблагодарить им детей, чьего отца и заступника они вручили непросвещенному правосудию человечества? Справедливости, что требует не покаяния, а кары, справедливости, какая постигается по Книге Вражды, а не по Книге Дружества; что именует ненависть Природой, а Любовь – сговором; чему закон – железная цепь, а милость – бессилие и унижение; что есть слепой злодей, навязывающий свою слепоту; что суть бесплодные чресла, клянущие плодородие, каменное сердце, какое превращает в камень поколение за поколением людским; то, пред чем жизнь чахнет в отвращении, а смерть содрогается вторично в своей усыпальнице. Покаяние! Отерли лепреконы несуразную влагу с глаз и радостно заплясали вопреки всему. Ничего тут не поделаешь, а потому любовно покормили они детей и отнесли их домой.

Тощая Женщина испекла три ковриги. По одной дала детям и одну оставила себе, после чего отправились они к Энгусу Огу.

В путь подались хорошо за полдень. Бодрое утреннее веселье оставило их, и в мире господствовало самодержавное солнце, чье величие сделалось почти невыносимым. Почти никакой тени путникам не перепадало, и чуть погодя стало им жарко и томительно и захотелось пить – вернее это все детям, а вот Тощей Женщине, по причине того, что была она тощая, испытания стихиями были нипочем – любые, кроме голода, от которого ни одно созданье не свободно.

Вышагивала она посередине дороги, истинный вулкан безмолвия, и думала двадцать всяких мыслей разом, а потому из-за остроты желания высказаться оставалась она жутко молчаливой; однако под коростой этого безмолвия копилась махина речи, какая в конце концов рванет – или закаменеет. Из этого сгустка мысли послышался первый глубинный рокот, предвестник рева, и следующий миг уже внимал бы грому ее разнообразных проклятий, но тут заплакала Бригид Бег: само собой, несчастное дитя и устало, и изнывало от жажды вплоть до полной рассеянности, да и Шемас не был огражден от уступки этой слабости – лишь мальчишеской гордостью, какой хватило на две минуты. Это открытие отвлекло Тощую Женщину от ее пылких размышлений, и, утешая детей, она позабыла о собственных тяготах.

Необходимо было побыстрее отыскать воду; это нетрудно, ибо Тощая Женщина – прирожденная сида и, как все прочие созданья, умела чуять близость воды, а потому сразу повела детей чуть в сторону. Через несколько минут оказались они у придорожного колодца, и там дети напились и утешились. У колодца крепко росло развесистое дерево с густой листвой, и в тени того дерева уселись они и поели ковриги.

Пока они отдыхали, Тощая Женщина наставляла детей во многих важных вопросах. Ни разу не обращалась она к обоим сразу, а сперва говорила с Шемасом о чем-то одном, а затем – о другом – с Бригид: по ее словам, то, что положено знать мальчику, – вовсе не то же самое, что нужно знать девочке. Особенно важно, чтобы мужчина понимал, как объезжать женщину на кривой козе, ибо это – а также поимка еды – есть основа мужской мудрости, и сей предмет изложила она Шемасу. Вместе с тем равно важно, чтобы женщина умела ставить мужчину на сообразное ему место, и свое безраздельное внимание уделила этой теме Бригид.