Горшок золота

Забравшись на какую-то небольшую возвышенность, они углядели свет, горевший чуть поодаль, – к нему-то и заспешила Тощая Женщина. Приблизившись, увидела небольшой костер, а вокруг него – какие-то сидячие фигуры. Через несколько минут она вошла в круг кострового света и там замерла. Она бы развернулась да убежала, но страх до того ослабил ей коленки, что те ее не послушались; к тому же люди у костра заметили ее и зычный голос приказал подойти ближе.

Костер был сложен из вереска, вокруг сидели трое. Тощая Женщина, изо всех сил скрыв оторопь, подошла и уселась у огня. После негромкого приветного слова она дала детям понемногу от своей ковриги, прижала их к себе, укрыла им головы шалью и велела спать. А затем робко глянула на приютивших.

Были они вполне наги и смотрели на нее с пристальной сосредоточенностью. Первый был так пригож, что глаза не справлялись, глядючи на него, – соскальзывали в сторону, как от яркого свечения. Был он могуч, но вместе с тем благородно сложен, столь строен и грациозен, что с его ростом никак не вязались ни тяжесть, ни объем. Лицом царствен, юн и устрашающе безмятежен. Второй человек был того же роста, но широк до изумления. Уж так широк, что от этого великий рост его казался меньше. Напряженную руку, на которую он опирался, всю покрывали узлы и бугры мышц, и врылась она в землю глубоко. Лицо его казалось выбитым в камне – мощное, резкое, грубое, как и его рука. Третьего же едва ли можно описать. Ни коренастый, ни высокий. Мускулист, как второй. Напоминал исполинскую жабу – сидел на корточках, руки сложены на коленях, подбородок уперт в руки. Ни точеной фигуры, ни прыти, голова сплющена и почти нисколько не шире шеи. Выдающийся вперед рот – как собачья пасть, время от времени он подергивался, а в маленьких глазках посверкивал жутковатый разум. Перед этим человеком душа Тощей Женщины преклонилась. Почувствовала она себя так, будто пресмыкается перед ним. Распоследнее ужасное унижение, на какое способно человечество, сошло на нее: зачарованность, какая повлекла б ее к нему с воплями обожания. Насилу могла отвести от него взгляд, но руки ее обнимали детей, и любовь, величайшая сила на свете, яростно встрепенулась у нее в сердце.

Первый мужчина заговорил с ней.

– Женщина, – сказал он, – с какой целью оказалась ты вне дома этой ночью, здесь, на этом холме?

– Я в пути, достопочтенный, – ответила Тощая Женщина, – потому что ищу Бру Энгуса, сына Дагды Мора[58].

– Все мы дети Великого Отца, – проговорил он. – Ты знаешь, кто мы такие?

– Этого я не знаю, – сказала она.

– Мы – Три Абсолюта, Три Спасителя, Три Аламбика: Красавец-Мужчина, Силач-Мужчина и Образина-Мужчина. Из всякой перепалки мы выбираемся невредимыми. Пересчитываем поверженных и победителей и двигаемся дальше, смеясь; это к нам в нескончаемом миропорядке приходят все народы мира, чтобы навек возродиться. Зачем ты призвала нас?

– Не призывала я вас, это уж точно, – молвила Тощая Женщина, – однако почему вы сидите на тропе, чтобы странствующие к Дому Дагды останавливались на своем пути?

– Нам не заказаны никакие пути, – ответил он, – нас взыскуют и сами боги, ибо устают они от своего сиятельного уединения – за вычетом Того, кто живет во всем и в нас: Ему мы служим и пред его жутким ликом простираемся. Ты, о Женщина, что шествует долинами гнева, призвала нас в сердце своем, а потому мы и ждем тебя на склоне этого холма. Выбери одного из нас, чтоб стал тебе парой, – и выбирать не бойся, ибо царства наши равны и равны наши силы.

– Чего это мне выбирать кого-то из вас, – отозвалась Тощая Женщина, – если я уже крепко замужем за лучшим человеком на всем белом свете?

– Кроме нас, нет никого лучше, – возразил он, – ибо мы превосходны в красоте, силе и безобразии; нет превосходства, какое не содержалось бы в нас троих. Какое нам дело до того, что ты замужем, коли свободны мы от мелочной ревности и страха, пребываем в согласии с самими собою и со всяким проявлением природы?

– Если, – ответила она, – вы все Абсолют и превыше мелочности, не держаться ль вам выше меня и не пропустить спокойно к Дагде?

– Мы – то, чего алчет все человечество, – молвил он, – а все человечество алчем мы. Ничто, малое или великое, для наших бессмертных аппетитов не презренно. Незаконно это – даже для Абсолюта – перерасти Желание, кое есть дыхание Бога, что трепещет во всех его тварях, и не ограничит и не преодолеет его никакое совершенство.

Пока длилась эта беседа, две другие великие фигуры подались вперед и слушали внимательно, однако ничего не говорили. Тощая Женщина ощущала детей, словно маленьких перепуганных птичек, тихо-тихо жавшихся к ее бокам.

– Достопочтенный, – проговорила она, – скажи мне, что есть Красота, что есть Сила и что есть Безобразие? Ибо, пусть и вижу я все это, не знаю, что они такое.