Гортензия

– Эта кукла… Маргарет. Ты всегда выбирала ее, предпочитая остальным. Вот и сейчас ты взяла именно Маргарет. Ты не могла ее не вспомнить, я уверена…

Единственной известной мне Маргарет была хорошенькая метиска, которая краткое время пользовалась милостями отца. Но я воздержалась от этого признания, чтобы не огорчать Софию, а сделала вид, что размышляю вслух:

– Маргарет… Мне кажется, я смутно что-то припоминаю…

У Софии загорелись глаза.

На второй полке, под Барби, расположились рядком пять мягких игрушек. София достала бежевого плюшевого медвежонка, восседавшего в центре.

– А вот и твой мишутка!

Она обратила ко мне сиявшее лицо.

– Понюхай, он еще хранит твой младенческий аромат. Ты никогда с ним не расставалась, со своим Жеже…

В нос мне ударил мерзкий запах застарелой пыли.

– В тот день… кто-то подобрал его на лестнице. Наверное, ты его уронила, когда этот негодяй убегал с тобой на руках, – продолжила София. – Представляю, как тебе его не хватало…

Мне очень бы хотелось вспомнить, но тщетно: в моей душе не возникло ни малейшего отклика.

Заметив мое состояние, она провела своим негнущимся пальцем по моей щеке.

– Не расстраивайся, впереди у нас много времени – вся жизнь, – подбодрила она меня. – Не вздумай плакать.

Я даже не заметила, что по моему лицу текли слезы.

– Нет, наоборот, плакать нужно: сразу становится легче. Не обращай внимания, это не важно…

Нет, мне хотелось как следует рассмотреть все, что находилось в этой комнате, где прошли первые годы моей жизни, и я нажала выключатель. Лампочка плафона тихонько затрещала, на мгновение залив детскую желтоватым светом, потом погасла.

– Перегорела, – извиняющимся тоном проговорила София. – Нужно ее поменять.

С нетерпением я открыла дверь пошире и включила свет в коридоре. Вернувшись, я посмотрела на маленькую кровать, находившуюся в углу комнаты. София, моя мама, стояла молча, неподвижно, прижимая к груди медвежонка Жеже. Значит, эта деревянная кроватка когда-то была моей?

Я легла на толстое красное одеяло и закрыла мокрые от слез глаза. Не в силах двинуться, я оставалась в этой позе несколько секунд, длившихся целую вечность. Не знаю, отчего я дрожала. Мне хотелось, чтобы прошлое вернулось, поглотило меня целиком.

Стало холодно, и я залезла под одеяло.

Там что-то лежало.

Рука нащупала жесткий, вытянутый в длину предмет. Забытая кукла? Я попыталась определить в полутьме, что это было, затем приподняла одеяло, сначала ничего не поняла, присмотрелась получше, дотронулась рукой…

От истошного крика у меня чуть не полопались барабанные перепонки. Кричала, оказывается, я сама.

В кроватке лежала маленькая девочка, одетая в длинное розовое платье. Аккуратно причесанные белокурые локоны, обрамлявшие высохшее личико с обеих сторон, покоились на подушке. В глазницах посверкивали два вставленных туда шарика из голубого стекла. Руки девочки превратились в кости, обтянутые полупрозрачной кожей.

Мертвое тело. Мумия. Я коснулась пряди безжизненных волос.

По-прежнему стоя в проеме двери, София не двигалась. Донесся ее шепот:

– Это тоже Гортензия – твоя сестренка, моя дорогая Гортензия.

Я вскочила на ноги, почувствовав, что меня шатает от ужаса.

Немедленно бежать подальше от этого страшного места!

София отошла назад и, прежде чем я успела сделать хотя бы шаг, заперла дверь на ключ.

Комната вновь погрузилась в темноту, и я осталась наедине с трупом той, что некогда была ее дочерью.

Эпилог

София Делаланд не предстала перед судом, поскольку была признана «не подлежащей уголовной ответственности вследствие психического заболевания» двумя психиатрами, назначенными следственным судьей Робером для проведения судебно-психиатрической экспертизы.

Она была помещена – разумеется, пожизненно – в психиатрическую больницу специализированного типа с интенсивным наблюдением (ПБСТИН)[35] в Саргемине, департамент Мозель. Никто никогда ее там не посещал.

Эмманюэль Дюран покинула Францию.