Гортензия

Заказ я сделала заранее, попросив на девятнадцать тридцать зарезервировать столик возле окна, выходившего на улицу, – ту часть зала вчера вечером обслуживала Гортензия.

Принявший заказ был не очень-то любезен. По голосу я сразу узнала мужчину, который вчера отчитывал Гортензию за опоздание. На месте дочери я послала бы его куда подальше, с этой его спесью зарвавшегося хозяйчика. Стоило ли из-за ничтожной получасовой задержки выговаривать девушке, трудившейся до изнеможения! Нет, он мне не понравился с самого начала. Надо обязательно сказать Гортензии, что никогда не стоит церемониться с подобными типами.

Высокомерным тоном он заявил, что в таких заведениях, как «Моя любовь», не приветствуется заказ столика на единственного человека. Да еще имел наглость уточнить: «Точно, что кроме вас никого не будет?» Как будто это преступление – ужинать в одиночестве! Но мне было все равно. Я всегда была одинока. И этот хам не мог испортить мне вечер, который я должна была провести вместе с дочерью.

Как и накануне, в Париже шел дождь.

Спрятавшись за зонтиком, я увидела, как она вышла из станции метро «Анвер» в том же плащике, застегнутом доверху, и с непокрытой головой, хотя не переставал сыпать противный мелкий дождик. Быстрым шагом она прошла по Наваринской улице, нырнув в ресторан ровнехонько в шесть тридцать вечера.

Идти по следам Гортензии было для меня таким удовольствием, что на следующий день я решила снова пойти ее встречать.

Утром после завтрака я позвонила Изабелле, и та дала мне очередной совет:

– Будь очень осторожной. Ты должна завоевать дочь, а не привести ее в ярость.

Ах, как я боялась опять ее потерять!

– Никуда она от нас не денется, не опасайся, – уверяла Изабелла, и это «от нас» звучало как гарантия, обещание, что она будет мне опорой во всем.

Изабелла сообщила, что приедет в Париж послезавтра, и посоветовала мне пока не светиться возле ресторана, чтобы не обращать на себя внимание. Но ей хватило ума не настаивать. Пропустить целый день было свыше моих сил – мне необходимо было видеть дочь, чувствовать ее рядом, снова и снова твердить себе: смотри, как она прекрасна, твоя девочка! И мечтать о той минуте, когда мы воссоединимся.

Рабочий день в министерстве показался мне бесконечным. В том состоянии, в каком я пребывала, я кое-как пробежала глазами порученные мне задания, неспособная думать ни о чем другом, кроме Гортензии.

Столик в нужном месте я получила.

Гортензия приняла заказ, по своему обыкновению, приветливо улыбаясь. Несколько бесценных минут она была в полном моем распоряжении, принадлежала своей матери. Записав, она повторила хорошо поставленным голосом, почти торжественным тоном, что странно контрастировало с ее нежным и тонким лицом:

– Свежий редис с маслом, стейк-филе, прожаренный, с картофелем фри и лимонный пирог, правильно?

Я почти физически ощутила ее мысль: ничего себе аппетит у этой миниатюрной дамочки!

– Да, все верно, мадемуазель.

– Желаете что-нибудь выпить?

– Воды, пожалуйста. – На мгновение я заколебалась: – Как вас зовут?

– Эмманюэль, к вашим услугам, мадам!

Поставив закуску, она неожиданно поинтересовалась:

– Вам нравится?

Застигнутая врасплох, я пролепетала:

– Что нравится? Редис?

– Да нет же, мое имя! – с очаровательным смешком произнесла она.

– Какое имя?

– Эмманюэль.

– Ну, разумеется, простите, вылетело из головы… Прекрасное имя…

И тут меня охватила бешеная ненависть к этому проклятому имени, которым ее наградил Сильвен. Я сгорала от желания немедленно сообщить дочери, что на самом деле ее звали Гортензией. Но я попыталась овладеть собой, сосредоточившись на содержимом тарелки. Сердце неистово стучало. Я не съела, а смела свой редис до последнего кусочка.

– Не правда ли, здесь замечательный редис? – спросила она, унося пустую тарелку. – Подавать горячее?

– Да, спасибо.

Не рискуя пожирать ее глазами, пока она суетилась, бегала от столика к столику, я пожирала свой стейк с гарниром, пока не осталось ни крошки. То же было и с десертом: съела все подчистую, до последней ложки, до подступившей к горлу тошноты.

Один голос во мне нашептывал поскорее все ей выложить, немедленно, не дожидаясь другого случая. Но второй – голос Изабеллы, голос разума, призывал к терпению.

Представляю, какое неприятное впечатление я произвела на мою дочку: женщина без возраста, ничтожная и унылая, такая нелепая среди шумной молодежи. Я увидела, как возле стойки она перекинулась несколькими словами с Юлией, хорошенькой официанткой, которая обслуживала меня накануне. Мне показалось, что они смотрели в мою сторону, и меня охватило беспокойство, уж не меня ли они обсуждали? Не издевались ли над моим жалким видом? Не сводя с них взгляда, я заметила, что Гортензия недоуменно пожала плечами.

Не в силах это выдержать, я поднялась с места и направилась к выходу, оставив на столике три купюры по двадцать евро и не дожидаясь сдачи. Я не просто уходила, а убегала: мне больше нельзя было там оставаться ни секунды.

Парочка лет тридцати бросилась вперед, чтобы завладеть моим столиком, еще не убранным. Им повезло.