Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских

10 ноября я созвал на реке Антхыр собрание старшин шапсугов, убыхов и части абадзехов, не хотевших входить в сношения с русскими. Мы обсуждали положение страны. В сущности, оно было еще не безнадежным. Натухай была единственная действительная потеря, но эта часть страны в продолжение всей длительной войны адыгов с русскими никогда не могла быть серьезно защищена и всегда жила в известного рода перемирии с неприятелем. Отпадение наиба с 15 000 абадзехских дворов можно было рассматривать только как временное явление. Шапсуги и убыхи еще совсем не были затронуты: чтобы взять равнины первых, врагу потребовалось бы несколько лет. А затем еще горы! За три года неприятель выстроил пять крепостей и принудил натухайцев к перемирию: это вовсе не было большим шагом вперед. Деморализация, вызванная взятием в плен Шамиля и той незначительной помощью, которую мы против ожиданий адыгов могли им оказать, была гораздо сильнее, чем действительные неудачи или действительная опасность.

Я описал народному совету мое положение, рассказал, что мне все изменило и что, по всей вероятности, я не могу рассчитывать на серьезную поддержку. Я сказал, наконец, что вынужден оставить их страну, но напрягу все мои слабые силы для того, чтобы навербовать им в Европе друзей и вызвать симпатию к их правому делу, и что милостивый бог, вероятно, позволит мне вернуться к ним с более сильной помощью, чем это было до сих пор. До этого я заклинал их не допустить никаких сношений с русскими, потому что обещания и красивые слова московитов опаснее для независимости, чем их полчища.

Мое решение покинуть страну вызвало всеобщий крик, я вынужден был услышать горячие упреки, за которые, конечно, не мог обидеться на бедный народ, возлагавший на нас так много надежд. Абазы ничего не хотели слышать о нашем отъезде, многие грозили прогнать ружейными выстрелами все турецкие сандалы, чтобы мы не могли отплыть. Четыре дня продолжался этот бурный совет. Чтобы немного успокоить абазов, я предложил им, что сначала уеду в Константинополь один; если найду хоть малейшую поддержку, то вернусь назад или тотчас же напишу письмо; если же не встречу помощи и в течение 40 дней не будет получено от меня письма, то польский отряд должен сесть на корабль и отправиться в Константинополь. Я вынужден был пустить в ход все способы убеждения и все обещания на будущее, чтобы успокоить храбрых шапсугов. Прежде всего я напомнил им карар, который мы заключили в отношении беглых русских солдат, и они торжественно обещали мне остаться верными своим обязательствам [105].

После того как сделал необходимые распоряжения по моему отряду, я отправился 20 ноября в Абадзехию, чтобы еще раз повидаться с наибом. Но казалось, что он намеренно меня избегает, потому что переговоры с русскими были уже в полном разгаре. Он выслал ко мне только своего брата, с которым я 28 ноября имел беседу в Ципсисе. Оттуда я поехал в Туапсе, где собралось большое число тамад из Шапсугии. Среди тысяч горячих пожеланий обоюдного благоденствия и среди тысяч обещаний я распрощался с прекрасным народом, в рядах которого я, первый европеец, в течение почти трех лет переносил неописуемые тяготы, но также провел и много приятнейших часов моей жизни.

Я выехал в сопровождении пяти моих солдат на баркасе, которым управляли три лазских матроса, 5 декабря в 3 часа пополудни. Ветер был благоприятный, и мы высадились между 7 и 8 часами утра в Трапезунде. Самое неприятное было то, что здесь мы должны были еще выдержать десятидневный карантин. 18-го выехали мы на французском пароходе и приехали, перенеся один из страшнейших штормов, 21-го в Константинопольскую гавань.

Я скоро убедился, что ни с чьей стороны не могу рассчитывать на серьезную поддержку, и дал одному как раз в это время уезжавшему абазу письмо, чтобы ускорить возвращение моего отряда. Турецкие сановники, перед моим отъездом на Кавказ обещавшие мне такие прекрасные вещи, теперь прятались от меня; но Измаил-паша, главный виновник, был наконец наказан божьим судом [106].

К концу января приехал весь мой отряд из Абазии. Турецкое правительство было так озабочено тем, чтобы не причинить Измаилу слишком большие расходы, что взяло на себя содержание солдат в течение месяца и разрешило выплатить из имущества Измаила каждому приблизительно восемь талеров.

Я встретил в Константинополе лейтенанта Штоха. Но лейтенант Арановский уехал в Абазию с несколькими письмами ко мне, в дороге, однако, заболел и прибыл в Туапсе уже тогда, когда последний польский солдат был готов покинуть страну. Так как у него было много друзей среди абазов, то он остался там еще на несколько месяцев и только в сентябре 1860 года возвратился в Константинополь.