Горы дышат огнем

Боже мой, какая благодать распростерлась над Пирдопом! Я пытался представить себе старого Демира или вечно болтающего что-то Дуду «примерными и послушными детьми церкви», и меня разобрал смех. Я смеялся не над людьми, а над этой комедией. Я подозревал, что их немного поприжали, а они тоже словчили, наверное, чтобы получить право на паек! Однако какая предусмотрительность! Теперь, когда богу оказалось угодно прибрать Бориса, христианское воинство не ослабнет: на помощь ему пришли мои братья, пирдопские цыгане.

А там «в его набожно скрещенные руки поставлены чудотворная икона Богородицы Троеручной, утешительницы и заступницы страждущих, которая славится множеством чудес», и другие иконы... В те молодые годы, посмеиваясь над религией, я испытывал чувство неловкости (о нем я никому не говорил) перед мамой, которая была верующей. Но я знал, что и ей противны идолы религии. В сущности, она была не религиозной, а верующей.

Окончательно скомпрометировал свою собственную идею плевенский областной директор Борис Казанлиев, желание которого возвеличить царя превзошло его скромные возможности. Послушайте только его немножко (оказывается, он и поэт): «На нас обрушилось несчастье: в решающий для судьбы отечества час мы потеряли величайшего царя, какого провидение когда-либо посылало болгарскому народу. Мы похоронили остававшегося всегда молодым всеми любимого царя-объединителя и почувствовали себя сиротами. Искренне зарыдал весь болгарский народ, оплакивающий своего царя-батюшку...» Потом Борис в устах Казанлиева стал «святым царем» и в конце концов «самым великим царем в мире».

— Вот этот человек! — произнес Гото. Он в то время осуществлял связь с партийным руководством.

Мы шли по улице Шипка. Человек, о котором говорил Гото, двигался навстречу нам со стороны университета. Руками он размахивал так, будто держал в них косу. «Крестьянин, — подумал я, — когда-то косил. Но уже давно живет в городе».

— Ну, здравствуйте, что поделываете?! — сказал он, пожимая мне руку, как старому знакомому.

«Привык иметь дело с подпольщиками», — подумал я и ответил:

— Все то же, ждем, лежа на боку. Так мы и революцию проспим.

По лицу товарища пробежала легкая тень, но он перевел разговор на другую тему:

— За вами хвоста нет?

— Будь спокоен! — ответил Гото.

Мы направились к реке. Гото говорил об этом товарище не раз, но мне хотелось самому встретиться с человеком, который сейчас олицетворял для нас связь с партией и РМС, и спросить его, когда же я смогу отправиться в горы. Наш разговор поэтому начался так, будто мы вели его уже давно и только ненадолго прервали.

— Мы уже прокисли, разгуливая по саду, — сказал я.

— А чтобы не скучать, садись на трамвай — и там будешь! — ответил он весело и в то же время серьезно.

«Он должен нас понять», — думал я про себя, а он наверное, думал, что мы должны его понять. Ясно, что кроме нас у него были и другие заботы и он был обеспокоен чем-то очень важным... Связь прервана. Полиция и воинские части окружили отряд. Уже давно туда не удавалось пробраться ни одному нашему. Кто знает, что будет дальше... Может, он нам и не сказал всего, но и этого было достаточно, чтобы понять, что горячиться у нас нет оснований.

— Ты ведь понимаешь, тяжко так...

— Знаю. И мне тоже тяжко. А что делать? Главное — спокойствие и крепкие нервы!

Он шел между нами — среднего роста, в хорошо сшитом серо-зеленом костюме. Острый нос и бородка делали его лицо суровым. Оглядывался он почти незаметно: чувствовались навыки старого подпольщика.

Говорили мы, конечно, и о кончине царя. Товарищ выслушал все, что нам было известно, и задал для проверки кое-какие вопросы... Англофилы распространяли слухи, будто Гитлер отравил Бориса, который хотел переметнуться к союзникам. Германофилы виновато молчали: ведь Борис ездил не к Черчиллю, а к Гитлеру. Не правда ли? Германофилы призывали сплотиться вокруг трона, перешедшего теперь к мальчику, который и штаны-то еще сам надеть не может. «Царь Борис отказался послать войска на Восточный фронт», — распространяли слухи хитрые царедворцы. Некоторые даже были склонны считать актом протеста участие в церемонии прощания с покойным.

Верно было лишь одно: эта внезапная, не ко времени смерть августейшего правителя казалась подозрительной.

Мы сидели на деревянной лавке там, где теперь стоит телевизионная башня. Я заметил, что мы слишком долго торчим у всех на виду.

— Так надежней всего. Трое мужчин, шныряющих по кустам, вызывают куда больше подозрений, — спокойно возразил наш старший товарищ. — Мы не знаем, действительно ли Бориса отравил Гитлер, — продолжил он. — В любом случае у нас нет оснований оплакивать царя. Это он, а не кто-нибудь другой, превратил Болгарию в плацдарм для нападения на Советский Союз. Это он предоставил гитлеровцам все ресурсы страны. Это он подписывал смертные приговоры.