Горы и оружие

В темном, низеньком, заваленном сальными овчинами амбаре Затко взволнованно ходил взад-вперед перед столом, за которым сидели в ряд пятеро, и обращался к ним с речью — так адвокаты убеждают присяжных в американских фильмах, которые Затко, должно быть, видел в Тебризе (да и в горы их, случается, завозят кинопередвижки, и во время сеанса экран прошивают подчас пулями возбужденные зрители с седел). Пятерых сидящих освещала сверху белым светом калильная лампа; длинный сосновый стол был покрыт линялой пластиковой скатертью. Посреди стола укреплен был на тополевом древке запретный курдский флаг.

— Этот человек, — говорил Затко о Мак-Грегоре, — всем вам уже известен. Курды не любят иностранцев, что скрывать. И кто нам посмеет ставить это в вину? Но этот чужеземец не уступит ничем курду — вспомните, как после сорок шестого он приютил у себя сыновей Абол Казима и спас от смерти, которую уготовили им курдские ублюдки и предатели, залакские ханы. Также и моего сына Таху он долго растил у себя как родного. И потому, когда я стучусь в дом к этому человеку в Тегеране и он спрашивает «Кто там?» — я отвечаю: «Стучится твой брат». А когда он снова спрашивает: «Кто там?» — я говорю в ответ: «За дверью — тот, кто тебя уважает, кому ты можешь довериться, кто жизнь отдаст за тебя, если понадобится…»

Мак-Грегор слушал краем уха, как Затко продолжает расписывать его достоинства; он знал, что это обычный для курда способ внушить племени доверие к чужаку. Мак-Грегора больше интересовали слушатели. Всех их он знал. В центре в качестве председателя сидел кази из Секкеза в священнослужительской чалме, а левей его — высокий старик в кавалерийских бриджах. У старика было властное, большое, жестокое, как у кулачного бойца, лицо с громадными ушами, заостренными сверху и снизу. Это был ильхан — властительный хан мегрикских племен. Рядом на скамье сухим сучком торчал тощий представитель демократической партии в измятом европейском костюме. Он работал партийным организатором среди курдов Ирака, его так и называли — иракский Али. Он был горожанин, уроженец людного Мосула, ненавидящий горы и горных властителей. Всю свою недужную жизнь он провел, сплачивая курдских рабочих-нефтяников. Иранскими и турецкими властями он был объявлен вне закона и в случае поимки подлежал расстрелу на месте. Дальше за столом сидел и молчал толстый, тугощекий, седой человек в хорошо скроенном двубортном костюме. В отличие от остальных он был чисто выбрит и выглядел слегка испуганно. Это был богатый ливанский коммерсант, курд из Бейрута, из рода Аббекров.

— А теперь, — вполголоса сказал Мак-Грегору Затко, кончив свою похвальную характеристику и сев на место, теперь будь начеку и не давай им спуска.

Присутствующие помолчали, покашляли. Затем:

— Мистер… — грубо обратился к Мак-Грегору ильхан и продолжал по-персидски: — Ты меня знаешь, да?

— Да, я знаю тебя, ильхан, — жестко сказал Мак-Грегор по-курдски. — Все знают, кто ты есть.

— Ты почему грубишь мне?

— Грублю не я, — ответил Мак-Грегор.

— Что между нами легло?

— Ничего.

— Мистер! — Из презрения к чужаку ильхан опять заговорил было по-персидски, но остальные запротестовали, и он нехотя перешел на курдский: — Ты в большой дружбе кое с кем из курдов здесь, да?

— Да, в большой.

— И ты не прочь помогать своим друзьям против меня. Недругом меня считаешь, да?

— Да.

— А по какой причине?

— По той, что ты, ильхан, всегдашний источник зла. Если бы не Затко, ты бы и у милийцев завладел десятками селений и половиной полей пшеницы и табака. Как же мне с этим мириться, особенно помня твои действия в сорок шестом…

— До них тебе нет дела! — злобно закричал старик. — Ты иностранец и не смей совать нос.

— Я не забыл и того, — продолжал Мак-Грегор, не смущаясь окриком, — как тридцать лет назад ты силой увез нас с отцом и под дулом винтовки потребовал, чтобы отец разведал тебе нефть в Халалийском округе. Не приди солдаты на выручку, ты бы нас обоих забил насмерть.

— Ты иностранец и шпион, — опять взорвался ильхан. — Какое ты вообще имеешь право здесь присутствовать? Вот что скажи мне.

— Права никакого, — сказал Мак-Грегор. — Если мои друзья того желают, я уйду.

Он встал с места, но его удержали: «Садись, не оскорбляйся, будь терпелив — так уж у нас, курдов, обсуждаются дела». Затко вскочил на ноги, гневно сказал:

— Кази! Пора тебе вмешаться.

Слово «кази» означает по-курдски «судья», а именно судья духовный, ибо закон ислама и поныне кладется в основу разрешения всех курдских правовых споров. В белом свете лампы лицо у кази казалось от небритости иссера-бледным. Он был облачен в серое духовное одеяние, наглухо, до горла застегнутое, и сидел неподвижно, как человек, привыкший выслушивать и выносить затем окончательное суждение.

— Не о чем тут говорить мне, — ответил он Затко.

— Но…

— Тут ничего, кроме грубой перебранки. Ильхан не прав. Вызывать на ссору не годится, — обратился кази к ильхану, говоря кратко, четко, весомо. — Эта ссора смутила твой дух? — спросил он Мак-Грегора.

— Нет. Перед ильханом я всегда сумею постоять за себя.