Горыныч и чай

– Я как пионер, всем ребятам пример, всегда готова! – отрапортовала Лиза с энтузиазмом. Куда делась та ленивая, расслабленная нехочуха, которая еле приплелась сегодня утром на работу! После разговора с Авророй Лиза поняла: от её усердия в этом мире зависит её долгожданная свадьба в родном мире. А ради свадьбы Лиза была готова на всё. Вот только сигаретку бы ещё для бодрости. Впрочем, ежедневные лечебные ингаляции немного облегчали никотиновую ломку.

– Почему – как пионер? – Филипп Петрович остановился и посмотрел на свою сотрудницу с недоумением. – «Всегда готов!» – это лозунг «Русских скаутов». Слышали когда-нибудь про генерала Баден-Пауэлла? Про лесных следопытов Сетон-Томпсона?

– Чего? – разинула рот Лиза, всю жизнь полагавшая пионерское движение исключительно советским изобретением.

Филипп Петрович оглядел ее растерянную фигуру и безнадежно махнул рукой.

– Потом, потом, всё потом. А сейчас вас, голубушка, срочно ждут в зоосаде. Мне только что звонил директор. Варан Горыныч захворал. И, кажется, милая барышня, серьезно.

– Но я же только сегодня утром видела вашего Горыныча по телику! – вспомнила Лиза. – Он там еще в красном платьице ползал.

– Верно, сударыня, но, если обратите внимание, шоу было вчера, а сегодня наш неповоротень ползать уже не может. – В голосе Филиппа Петровича читалась не только жалость, но и некоторый азарт. Он даже игриво пощекотал пасторальную даму под пухлым подбородком. – И мы обязаны разобраться, что случилось с любимым драконом Ррроссийской имперррии, – последние два слова он энергично пророкотал. – Эх, давненько не брал я в руки шашек, с превеликим удовольствием принялся бы за это новогоднее дельце… Но мне пора убегать на рейс до Нью-Йорка. Что поделать! Загодя запланировал цикл лекций об уважении к правам животных, тур по всей Америке, от побережья до побережья. Отменить никак нельзя, стадионы соберутся! Ну ничего, оставляю наше Отделение в надежных руках моего заместителя, графа фон Миниха. Кстати, сударыня, прихватите его с собой в зоосад, А то наш хрупкий Александр Александрович что-то совсем заскучал в последнее время.

Глава 5

– «Цветы, что я рвал ребенком в зеленом драконьем болоте, живые на стебле тонком, о, где вы теперь цветете?» – задавался риторическими вопросами зануда-граф, пока они плыли над эффектной территорией Санкт-Петербургского зоосада. Ходить пешком тут не полагалось – посетители, прибывшие на вакуумном трамвае, пересаживались на канатную дорогу.

Лиза прижималась носом к стеклянной стене кабинки фуникулера и на тоскливые декламации внимания не обращала – не до дурацкой поэзии ей сейчас было.

Петербургский зоосад отличался от родного Ленинградского зоопарка примерно так же, как голливудская звезда с гонораром в двадцать миллионов долларов за фильм отличается – нет, не от колхозницы – от карандашного рисунка «Моя любимая мамочка», выполненного трехлетним сыном этой колхозницы.

Никаких тесных грязных клеток. Никаких невоспитанных мальчишек, швыряющих хлебные корки сквозь прутья решеток. Никаких затравленных глаз и свалявшейся шерсти.

Зоосад здесь занимал приличную территорию – во власть животных отдали не только часть Артиллерийского острова, но и всю Петропавловскую крепость, разделив ее на разные климатические зоны при помощи гигантских стеклянных куполов. Внутри великанских пузырей творилось нечто фантастическое.

Вот знакомый с детства шпиль Петропавловского собора. Но здесь он весь обвит пышными, цепкими лианами. Прямо на руке золотого ангела свили гнезда семицветные райские птички-танагры. Вокруг старинного храма теснились густо-зеленые кроны авокадо, папайи, древовидных папоротников, острые листья бамбука, вялые опахала банана. Какой контраст классической архитектуры и буйства тропиков! Будто затонувшую Атлантиду внезапно выдернули со дна морского, вместе со всеми водорослями и океанской травой посейдонией.

Другой пузырь слепил рассыпчатым вечным снегом. Нарышкин бастион, с которого в октябре 17-го дали пушечный залп о начале революции, в этой реальности превратился в ледяную горку для пингвинов. Рядом шлепали ластами тюлени.

Вдоль мощных каменных стен Трубецкого бастиона, в тюрьме которого на Лизиной родине томились четверо великих князей и множество других жертв Красного террора, бродили флегматичные верблюды, изредка останавливаясь, чтобы пощипать одинокий саксаул или угоститься сухой колючкой.

Сердце Петербурга узнать было невозможно. Мрачный, царственный ореол Петропавловки растерзали на лоскутки голосистые попугаи и раcхватали на кирпичики шумные мартышки.

– Нелепость и дикость! Возмутительно! – не сдержалась Лиза, любившая гулять по гладким булыжникам великолепного форта. – Кто позволил поселить зверей в исторической крепости?

– Император Константин Алексеевич, еще полвека назад, – удивленно отозвался граф. – В качестве символа новой эпохи без политзаключенных… «Сады цветут там, где тюрьма стояла», есть такие стихи как раз об этом событии… И популярная песенка шестидесятых «Заячий остров – зайцам»…