Господа магильеры

— Да, наш старый дом рухнул. От него остались руины. Как и от твоего. Но на руинах часто поднимается что-то новое. Есть люди, которые хотят построить дом — как ты. Восстановить разрушенное.

Клаус недоверчиво усмехнулся.

— Масоны?

— Нет. «Вольные каменщики» не знают, что такое камень. Другие люди, Клаус. Люди, которые не хотят быть слепым оружием — как и ты. Люди, которые были им, но решили более не исполнять чужих приказов. Оружие поумнело, Клаус. Оно стало мыслить. Как ты.

— Оружие не мыслит.

— Магильеров запретили по всей стране. Но как ты думаешь, сколько из них осталось? Из тех, что не легли в пашни Франции, не сбежали за границу, не раскаялись? Их очень много, Клаус. Ты даже представить себе не можешь, как много. Они хотят возвести на руинах старой Германии что-то новое. Они запрещены, но они не ушли. Они тут. Всегда будут тут. От дара не отрекаются. Даже если он объявлен запретным.

Клаус пожевал губами.

— Значит, ты вербуешь меня? Куда? Партия этого… Дрекслера[26]?

Манфред осклабился.

— Значит, что-то все-таки слышал, агнец?

— Немного. Слышал, он собирает под своим крылом старых фронтовых магильеров. Укрывает их от новых законов, сколачивает, преобразует. Какие-то тайные пароли, квартиры… Манфред, я слишком стар для этого. И, к тому же, мне есть, чем заняться. Перевороты не для меня.

— Перевороты? Оставь их детям. Никаких переворотов, — Манфред приблизился к нему, положил на спину руку, кажущуюся легкой, но способной сокрушить бетонную плиту толщиной в двадцать сантиметров, — Все серьезнее. У них есть власть.

— У вас, — машинально сказал Клаус.

— Что?

— У вас есть власть — ты это хотел сказать.

— Да. У нас. У нас есть политические партии и газеты. Чиновники и судьи. Есть старые боевые товарищи, вроде нас с тобой. Они не хотят прятаться по норам. Они лишь выжидают.

Клаус кисло улыбнулся.

— Чего? Восстановления Ордена Штейнмейстеров? Возвращения права носить красивую синюю форму?

— Не Ордена. Пора выбросить старые игрушки на помойку. Орден — архаизм, глупость… Магильеры объединяются друг с другом. Пламя с водой, камень с воздухом. Жизнь со смертью. Неважно. Этот союз основан на чем-то большем, чем родство банальных стихий.

— Объединяются, чтобы дорваться до власти? Я верно понял?

— Не просто дорваться, — терпеливо поправил Манфред, — Чтобы взять власть, как опасную вещь, как снаряд с неисправным взрывателем, и хранить ее от дураков вроде нынешних. От всех этих безумных социалистов и напыщенных аристократических дураков. И те и другие оказались вредоносными организмами, уничтожающими Германию. Больше никаких социальных фокусов. Нам нужны надежные, проверенные люди. Которые в полной мере хлебнули фландрийской грязи. И не хотят быть больше оружием тех самых дураков и подлецов.

— А хотят быть теми, кто указывает, куда стрелять? — Клаус улыбнулся, но зубы сами собой заскрипели, точно камни, притиснутые друг к другу близящимся обвалом, — И я, значит, из таких людей?

— Да. По крайней мере, мне хочется в это верить. Берлин, Клаус! Поехали со мной в Берлин. Ты найдешь там свое место. Ты не хотел быть оружием, теперь ты будешь самим стрелком. Мундира тебе больше носить не придется. К черту галуны и медали. Хватит и обычного костюма. Ну?

Клаус несколько секунд стоял без движения, позволив гудящим рукам повиснуть вдоль туловища. Мыслей не было, только влажная глинистая каша, чавкающая в черепе.

— Манфред.

— Что? — внимательные серые камни выжидающе прищурились.

— Убирайся отсюда. Проваливай с моей земли и от моего дома. Я не знал, что война так изменила тебя. Что она сделала тебя подлецом. Убирайся, слышишь? Если я еще раз увижу тебя поблизости, клянусь, я проломлю тебе голову…

Голос Манфреда перехватило от злости. Эту злость Клаус знал, научился узнавать, как фронтовик учится разбирать в утробном грохоте канонады шрапнельный свист. Это была опасная злость, злость человека в мундире штейнмейстера, а не в сером костюме. И она вот-вот готова была загрохотать, вырвавшись наружу смертоносным камнепадом.

— Сопляк! — выдохнул Манфред, желваки под кожей надулись и опали, глаза сверкнули, — Ах ты, жалкий слабовольный трус! Значит, будешь сидеть здесь, спрятавшись от всего, как отведавший ремня мальчишка? Будешь строить свой проклятый воздушный замок? Тешится своей беспомощностью, когда страна нуждается в тебе? Твой дар принадлежит Германии, а ты вознамерился похоронить его в земле?

— Да, — кратко сказал Клаус, чувствуя спиной прохладу каменной стены, возведенной человеческими, его собственными, руками.

— Ты труслив, — сказал бывший обер-штейнмейстер с искренним презрением, — Ты боишься быть оружием и боишься брать в руки оружие. Вместо этого ты прячешься в земляной норе и пытаешься себя уверить в том, что именно это и есть доблесть. Твой символ… Я покажу тебе символ. Символ новой, открывающейся, жизни…

Клаус понял, что сейчас произойдет, лишь тогда, когда раздался едва слышимый треск ткани. Манфред поднял предплечья и выгнул спину, не обращая внимания на расползающиеся швы своего пиджака. Клаус обмер.

— Нет! — крикнул он, — Не вздумай!..