Господа магильеры

Он не любил подолгу ходить пешком и, как многие вестфальцы, иногда выглядел ленивым. Он не любил вина, утверждая, что правильно делать вино умеют лишь в его краях. Слабо разбирался в истории и не любил о ней говорить. При этом он был весьма добродушен и любил поболтать о всяких легкомысленных пустяках. О том, что крольчатина по нежности даст фору даже курятине, о том, что если кот приглаживает затылок, будет хорошая погода, о средстве от мозолей, хоровом пении и литературных листках в газете. Словом, это был человек вполне обычного склада характера, не поражающий воображения и определенно не скрывающий в себе сложных граней. И при этом он был самым настоящим чудовищем. Самым реальным во всем мире.

Я видел, как он сжег ребенка, десятилетнего мальчишку. Мальчишка стоял на площади, с угрюмым интересом разглядывая блестящие ремни вытянувшихся солдат. Наверно, он даже толком не понимал, что происходит. Пока Руди не вскинул руки. Мальчишка вскрикнул от удивления и уставился на свою ладонь, зачарованно наблюдая, как между пальцами растут, ширясь во все стороны, желтые искры. Возможно, это показалось ему чудесным ярмарочным фокусом. Возможно, первые секунды он даже не испытывал боли, лишь бескрайнее детское удивление. А потом искры превратились в гудящее пламя, которое перекинулось с его руки на тело и стало пировать, стреляя по сторонам дымными углями. Мать, закричав от ужаса, попыталась схватить его, но было поздно. Он превратился в пылающую куклу вроде тех, что жгут иногда по осени, чтоб отпраздновать хороший урожай. Маленькую кричащую куклу. Она не выпускала его из рук даже тогда, когда вспыхнули ее собственные волосы. Окружающие оттащили ее лишь тогда, когда она сама наполовину превратилась в уголь.

Это не произвело никакого впечатления на Руди. Он не был жесток, он просто не делал разницы между тем, кого сжигать. Ему было все равно, что отдать яростному пламени — деревянное полено или человека. Он выполнял свою работу, бесхитростно и спокойно. Это было очень ответственное чудовище, которое никогда не допускало ничего личного.

Красный Руди стал моим живым проклятьем. Я был ослеплен его чудовищной натурой, которую он даже не пытался скрыть, тем, как спокойно он относится к своему заданию. Что-то вроде слепоты мотылька, сужающего спираль вокруг полыхающего огня. Я не мог представить, что человек способен на что-то подобное, что чужая боль не вызывает в нем ни садистского восторга, ни душевной муки. Мне казалось, что Руди скрывает в себе какую-то загадку, которую мне непременно надо разгадать.

Неподалеку от блиндажа ухнул очередной снаряд, с такой силой, что пол под ногами подпрыгнул, едва не опрокинув и замерзших людей и печку. Но в этот раз никто даже не выругался.

— Эге, — пробормотал Герстель, потирая узкий подбородок, — Кажется, в шестую траншею влетело. Придется завтра откапывать. А земля нынче как бетон… Простите, сбился с мысли. Хотел рассказать вам про город.

В городе воцарилась отвратительная атмосфера. Он был засыпан пеплом. Мелким человеческим пеплом. Пепел лип к брусчатке мостовой и зданиям, к фонарным столбам и водосточным трубам, к тротуарам и тумбам. Пехотинцы собирали его лопатами, как только затихал последний язык пламени, тщащийся добыть немного пищи, и выбрасывали в реку, но тщетно. Сколько бы пепла они ни убирали, его делалось все больше. Достаточно было прикоснуться к стене, чтоб на ладони образовался угольно-черный отпечаток. Выжившие дышали пеплом. Пепел невесомо парил в воздухе, отчего казалось, что над городом постоянно идет черный снег. Стоило высморкаться в платок, и тот чернел — потому что пепел был уже внутри нас. Проклятый черный снег проник даже в наши легкие, испачкав их изнутри. Мы дышали тем, что когда-то было людьми.

И запах. Я вставлял в ноздри шарики, смоченные карболкой, но все равно ощущал запах, который проник в город и завладел им от погребов до церковной колокольни. Запах паленого мяса. Никогда он еще не был столь омерзителен. Я ощущал его постоянно, днем и ночью, и задыхался от него. Жирный и сладкий запах, проникающий в каждую щель.

Чудовище медленно пожирало город. Смертоносный яд был уже впрыснут в вены, а мышцы парализованы. Он превратился в проклятую землю, наполненную болью и пеплом настолько, что, казалось, здесь уже никогда ничего не вырастет. Люди сделались похожи на перепуганных птиц, боящихся показаться кому-нибудь на глазах. Но каждый день их вновь тащили на площадь. Некоторые пытались бежать, но тщетно — городок был окружен со всей армейской обстоятельностью, тех, кто хотел его покинуть, встречали пулеметы.

Мне кажется, и оберст тоже был загипнотизирован тем, что там происходило. Он наблюдал за тем, как Руди сжигает людей почти без эмоций. Быть может, его тоже парализовала та чудовищная красота превращения человека в летучий пепел, в золу между камней. А может, он тоже пытался разгадать загадку чудовища, пугающую в своей простоте.