Господа офицеры и братцы матросы (служба и быт моряков русского парусного флота)

Коробка (лейтенант, участник экспедиции Сенявина в Средиземном море в 1805–1807 годах – В. Ш.) в разговоре о музыке и пении говорит: «Люблю отменно и то и другое… с удовольствием неизъяснимым я слушал прилежно и, дабы не упустить ни одного тона, не смел дышать». В Триесте, где он слушал оперу «Инеса де Кастро» он восхищался певицею Сесси, которую называет первой в Италии. Когда труппа итальянских актеров совершает переход на судне Коробки, то один из артистов, «всегда окруженный нашими гардемаринами, вторит им на гитаре». У Коробки развитый вкус. Он сравнивает между собой оперные труппы в различных городах Италии. Восторгаясь пением знаменитого Давида в опере Сан-Карло в Неаполе, он однако критически оценивает его игру. Перечисление им итальянских композиторов («Чтобы насладиться особенно гармониею Лео, Жомелли, Гримальди, Чимарозо и Поезиелло Неаполь и теперь и всегда будет великим хранилищем музыкальных произведений») показывает, насколько этот флотский офицер освоился с итальянской музыкой.

Театралов среди тогдашних флотских офицеров было великое множество. Декабристы Бестужевы устраивали в Кронштадте театральные представления и разыгрывали там пьесы Коцебу, которые в то время появлялись на подмостках чуть ли не всей Европы. Николай Бестужев был и директор, и костюмист, и режиссер, и главный актер. Михаил Бестужев организовал театр даже в Архангельске. Коробка восторгался в Италии театром марионеток, куда он случайно попал с ватагой гардемарин. Разбирая виденные им представления в Венеции, он пишет: «Пьеса была очень не занимательна; балет «Портной», глупейшее произведение ума». С другой стороны, «Арлекинада» так ему понравилась, «что не пропускал ни одного представления и нередко выходил из театра с толпой».

Записки Броневского пестрят упоминаниями о виденных театральных представлениях. Так, в Палермо «оперы Буфо и Арлекин превосходны, балет также хорош, но трагедий, особенно трагических опер, можно сказать, нет». В театре Сан-Фернандо он видел «Дидону, сочинение славного Метастазия». Английский театр, по-видимому, нравился нашим морякам значительно меньше итальянского. «Я был в Госпортском театре и более никогда не пойду, – пишет в своем журнале Коробка. – Национальные комедии до того наполнены площадным буффонством, что не имеют и малой занимательности. Актеры: один ломается, другой важничает, третий выдает себя за чудака, и кто из них успеет прежде рассмешить публику, тот и остается любимцем ее». Коробка сожалеет, что «Шекспировы трагедии» редко даются «по малому числу хороших актеров».

Русские моряки Александровских времен были в числе первых российских балетоманов. Даже балет «Дуо двух гитар» в скромном корфинском театре привлекает Коробку. О местной Prima-grotesca Люйджини он говорит, что она «есть из тех, которые высоко скачут, танцует бесподобно, не уступая первой балерине г-же Гаетани». Он ездил в корфинский театр ежедневно, но его страсть к балету не проходила. «Сегодняшний балет, как содержанием, так и игрою актеров и музыкою, по справедливости заслуживает быть назван превосходным… Г-жа Гаетани неподражаемо изображает свою радость, отчаяние и надежду; пантомима ее оживлена была языком чувства». Народный балет, поставленный корфинскими крестьянами, тоже понравился Коробке: «Это явление простых мужиков на сцене по новости своей меня заинтересовало и нравилось». Танцовщица триесткого театра привела его в восторг. Он «никак не мог ожидать, чтобы в таком провинциальном городе, как Триест», могла быть отличная труппа.

Живопись также увлекала флотских офицеров. Дочь адмирала Мордвинова пишет о своем отце, что он «был большой знаток в живописи и… еще в 1784… в Ливорно… составил себе собрание картин знаменитых живописцев». Сын Мордвинова, хотя не имел хорошего учителя живописи, но всегда любил рисовать. Коробка, осматривая картины в церквах на Корфу, находил, что «живопись, особенно в старых Греческих церквах, похожа на китайскую». Сознаваясь в отсутствии правильного художественного образования, он все же стремился выработать собственный вкус, а не следовать чужим суждениям. «Не будучи знаком в сем изящном искусстве, не рассматривая картины своими глазами, я не видел причины… восхищаться и выдавать хорошее за превосходное и посредственное за образец искусства живописи». Коробка поклонник Рафаэля: «Исходящий от ангела свет… есть чудо в искусстве смешения темноты со светом, есть лучший свидетель таланта Рафаэля – один Рафаэль достиг совершенства». Броневский, осматривая храмы Палермо, замечает: «Не только лучшие церкви, но и малые часовни украшены трудами искуснейших художников. Рафаэль, Мишель-Анжело, Корреджо даже и в копиях показываются необыкновенными творениями искусства живописи».