Господа Помпалинские

Бригида стряпней не занималась, предоставив это сестрам, а сама ведала всеми «мужскими» делами в хозяйстве. Наделенная мечтательной душой (недаром сестры, снисходительно посмеиваясь, называли ее «поэтессой»), она в то же время обладала незаурядным практическим умом, который делал ее настоящей повелительницей этого Эдема.

А затерявшаяся в долине среди высоких холмов Бобровка и в самом деле была настоящим раем. Там не знали, что такое ссоры, тоска, ненависть, нужда. Всего было там вдоволь: и отличных окороков, и овощей, и фруктов, и варенья, и пряников, и маковников…

Но этот райский уголок лежал в таком краю, который даже отдаленно не напоминал рай. И ни тихие долины, ни высокие горы не могли спасти ее обитателей от общей участи.

Когда великие перемены потрясли страну, вздрогнула и маленькая Бобровка. Буря, пронесшаяся над ней, чуть не разнесла по бревнышку старую усадебку и не разметала замшелую кровлю. Сорок душ крепостных, получив волю, отказались работать по старинке. За все теперь нужно было платить им деньги — и немалые. Повысились налоги, их тоже надо было платить не натурой, а чистоганом. Прошел год-другой; добрая половина поля из-за нехватки работников лежала иевозде-данной; чтобы уплатить налоги, вырубили сначала один, потом другой клин в небольшой рощице; и в доме, где еще недавно царили спокойствие и веселье, поселились тревога и печаль. Сначала перестали варить варенье — теперь это было сестрам не по карману; потом со стола исчезли пряники и маковники, потом мясо, а к кофе перестали подавать белые булочки — по той простой причине, что и самого кофе-то уже больше не было. Забор вокруг усадьбы подгнил и завалился. Развалилась даже печка, в которой тетушки Анеля и Марыня так любили печь пирожки, но платить печнику было нечем. Так и осталась лежать унылая груда кирпичей, как вечное напоминание, во что скоро превратится их любимая и недавно еще цветущая Бобровка.

Для старушек настали тяжелые времена, — казалось, хуже и быть не может. Но вскоре на них свалилась новая беда. В один прекрасный весенний день, когда еще до нового урожая было очень далеко, послышался звон бубенцов, и во двор бобровской усадьбы въехала бричка. Из брички вылезли два чиновника и, войдя в дом, деловито описали все движимое и недвижимое имущество, объявив, что через полгода Бобровка будет продана с торгов за недоимки.

Не думайте, что после отъезда чиновников старая усадьба огласилась громким плачем, воплями и причитаниями. Там воцарилась могильная тишина. Сестры точно оцепенели под обрушившимся на них несчастьем. Низко опустив седые головы, молчаливые, бледные, будто после тяжелой болезни, они, как призраки, слонялись по усадьбе, беспрерывно натыкаясь друг на друга и молча расходясь в разные стороны. Старухи принимались то за одно, то за другое, но работа валилась у них из рук. На лицах, сразу постаревших лет на десять, был написан ужас, который ледяным молчанием сковывал уста.

Лишь две или три недели спустя, на склоне майского дня, когда солнце, золотя розовеющее небо, опускалось за холмы и стайки белых голубей с нежным воркованием то кружили в его лучах над двориком, то снопами огромных искр падали на старую замшелую крышу, Марыня первой нарушила молчание.

— Теперь нам остается только умереть.

— Да, — согласилась Анеля, — лучше в могилу лечь, чем по миру идти…

Бригида ничего не сказала, только хриплый, надсадный кашель послышался из соседней комнаты, где она лежала.

На другой день вечером Марыня снова сказала:

— Придется суму взять и милостыню просить на паперти.

— Уж лучше камень на шею да в реку, чем побираться! — ответила Анеля.

Бригида опять промолчала, тихонько всхлипывая в своей комнате.

И, словно эхо, оттуда донесся еще чей-то плач.

Это плакала Леося, припав к ее кровати. Ей тогда как раз минуло девятнадцать лет. До той поры она лишь сладко грезила на лиловом ковре чабреца, резвилась, внимая веселому лепету шаловливой речки и ласковому шелесту рощи. Теперь же несчастье, которое обрушилось на приютивший ее дом, слезы и отчаяние вырастивших ее женщин, словно разбудили девушку, открыв ей глаза на страдания, борьбу и мучительные заботы, существующие в мире. Стоя на коленях у кровати любимой тетки, которая научила ее любить стихи и природу, мечтать и грустить, она осыпала поцелуями ее лицо и руки и, горько плача, все повторяла шепотом:

— Что делать, тетя Бригида? Что делать? Как быть?

Бригида тихо всхлипывала, не зная, что ответить. Так в слезах и в раздумье прошел час.

— Напиши Павлику! — сказала наконец тетушка.