Господа Помпалинские

Но Цезарий, бледный, с какой-то необычной торжественностью поднявшись с кресел, не дал им договорить.

— Позвольте мне разделить с вами горе! — просительно сказал он. — Я непременно хочу видеть вашего отца, и пусть он и не поймет меня, но я скажу, как я его уважаю…

Ого! Вот так новость! Ce pauvre C'esar, оказывается, не лишен был способности чувствовать и выражать свои чувства просто, но благородно.

Братья молча поклонились, а Делиция, взяв графа под руку, подвела к запертой двери, за которой раздавались неутомимые, мерные шаги.

В комнате за дверью сгустились уже вечерние сумерки, и только красные отблески горящего в камине огня рассеивали темноту.

В мерцающем, неверном свете вокруг большого круглого стола ровным, мерным шагом ходил высокий, худощавый мужчина с изборожденным морщинами лбом и большими горящими, глубоко запавшими глазами-В руке у него была книга, из которой он, проходя мимо камина, методично, не спеша вырывал страницу за страницей и бросал в огонь. Делиция и ее спутник, стоя возле двери, долго наблюдали эту сцену.

— Бедный папа! Так любил раньше книги, а теперь сжигает их… Уже половину библиотеки уничтожил, а если забудешь положить ему книги на стол, беспокоится и все, что под руку попадется, готов бросить в огонь…

Сумасшедший ходил между тем вокруг стола, тихим, прерывающимся голосом бормоча:

— К чему это все? Зачем? Все пропало! Погибло! Ничего не нужно! Ничего!

Наконец он бросил в камин последние страницы. Бумага сразу вспыхнула, и только обложка с каким-то ученым заглавием, написанным большими черными буквами, затрепетала в пламени, прежде чем обратиться в пепел, Адам Книксен, не мигая, смотрел в огонь. Красные отблески освещали его высокий, в морщинах лоб, отражались в глубоко запавших глазах — печальных и неподвижных. Ломая руки, он что-то шептал беззвучно. В этот момент Делиция, будто невзначай, подвела графа к отцу.

— Папочка! — ласково позвала она и положила руку ему на плечо.

С трудом оторвавшись от пламени, он устремил взгляд на нежное матово-белое лицо дочери, одухотворенное в этот миг какой-то неземной красотой.

— А-а! — протянул он и, будто припоминая что-то, провел рукой по лбу. — Это ты, Дельця! Пришла меня проведать? Спасибо! Только невесело у меня… и сам я не весел… Горе всюду, тоска!

Сказал и, опустив голову, снова хотел отправиться в свое бесконечное странствие вокруг стола. Но Делиция, ласково обняв его за шею, повернула лицом к Цезарию.

— Папочка, это граф Помпалинский! Я тебе вчера говорила… Мне хочется, чтобы вы познакомились…

Цезарий, не говоря ни слова, порывисто схватил руку старика и крепко пожал.

Адам Книксен задержал его руку в своей и долго не сводил с него испытующего взора, словно хотел прочесть что-то на его лице или собрать свои ускользающие Мысли.

— Граф Помпалинский… — произнес он наконец. — Знаю, знаю… Слышал… Господа знатные… Миллионеры… А люди недостойные… Бессердечные…

— Папочка! — испуганно воскликнула Делиция.

Но Адам Книксен продолжал, глядя в упор на молодого человека:

— Очень приятно… Очень признателен, что пожелали со мной познакомиться… Только я — нуль, пустое место… У меня червяк в голове, мозг мой точит. Вот я и тоскую… Но это ничего… Когда приходит Дельця, моя добрая, маленькая девочка, мне легче…

Делиция встала на цыпочки и поцеловала отца в щеку.

— Вы молоды, граф, очень молоды… Авось вы еще будете счастливым, хотя в наше время это невозможно. А у меня на душе тяжело, тяжело… — со вздохом сказал он и прибавил: —Эх, если б вы знали, отчего я тоскую! Ведь все миновало… погибло… пропало… Вы же сами видели! Но вы еще молоды. Вы позабудете… — Он задумался, покачал головой. — Нет! Об этом забыть невозможно! Нельзя! Червь точит мозг… Но вы еще молоды..

Он понурил голову и с минуту стоял неподвижно, потом взглянул на Цезария.

— Будь у меня ваши миллионы и не грызла бы тоска, я бы показал, что можно сделать… Но Помпалинские ничего не сделают, я знаю… А впрочем, — прибавил он, безнадежно махнув рукой, — к чему теперь деньги, усилия? Все пропало!

Он опять взял книгу и отправился в свое бесконечное странствие вокруг стола, швыряя страницу за страницей в огонь и бормоча при этом тихим, надрывающим сердце голосом:

— Все погибло! Пропало! Тоска! Тоска…

— Пойдемте! Папочка устал… — тихо шепнула Делиция, обернувшись к Цезарию.

Но тот словно не слышал, хотя голос ее имел над ним магическую власть. Он не мог оторвать глаз от этого страдальческого лица, на котором лежала печать нечеловеческой муки и какого-то дивного, непостижимого величия. И, прежде чем Делиция успела что-либо сообразить, он схватил безумца за руки и робко, проникновенно сказал:

— Да, я еще очень молод… и хотя все твердят, что я bon `a rien, может, и я когда-нибудь смогу принести пользу… Да, никому не сделали добра Помпалинские и я тоже… Но я надеюсь и мечтаю быть полезным людям… у м ^е' ня еще вся жизнь впереди… Благословите меня на долгую жизнь ради блага народа, который вы так беззаветно любите…