Господа Помпалинские

— Все это прекрасно, Цезарий. Поздравляю и от всей души желаю счастья. Но когда об этом узнает графиня, никто, даже сам господь бог, тебя не спасет…

Цезария словно холодной водой облили. Он повалился на стул и долго молчал, опустив глаза. А когда он их поднял, огонь в них погас, и они были тусклы и невыразительны, как обычно.

— Павлик, что же мне делать? — Он тяжело вздохнул. — Я ни за что не решусь сказать об этом маме и Дядям… особенно маме…

— А Мстиславу? — вставил Павел.

Цезарий махнул рукой.

— Мстиславу еще куда ни шло…

— Хоть и это нелегко, — добавил Павел.

— Да, нелегко. Будет как угорелый носиться по комнате и издеваться надо мной, — тихо сказал Цезарий.

После долгих размышлений Цезарий написал матери уже известное нам письмо, и Павел, не мешкая, на следующее утро отправился с ним в Варшаву.

Отсутствовал он несколько дней, и Цезарий все это время пропадал в Белогорье. Когда же, уведомленный телеграммой о возвращении Павла, поспешил на стан цию и бросился ему в объятия, на лице его уже не было и следа волнений и тревог. Он словно искупался в чудодейственных водах Леты, совершенно забыв о существовании и своей родительницы, и прочих членов досточтимого семейства.

Лишь когда они приехали в Помпалин и Павел передал ему послание матери, сияющая физиономия Цезария несколько омрачилась

— Ну как там они, очень сердятся? — не распечатывая конверта, спросил он.

— Еще бы! Графиня даже поперхнулась, выговаривая фамилию твоей невесты; она ей поперек горла. Дядю Святослава особенно вмешательство генеральши бесит, а Мстислав их родовое прозвание не может переварить. А когда я им родословную пани Джульетты объявил, воцарилось гробовое молчание. Да и то сказать, дорогой Цезарий, не для деликатного слуха твоих родственников все эти Книксены, Занозы да Шкурки.

Цезарий с окаменевшим лицом выслушал рассказ кузена. Он был подавлен. Но вот он взглянул на Павла, и глаза его сверкнули гневом.

— Ну и пусть себе злятся на здоровье! — не совсем твердо сказал он. — Какое им дело до ее происхождения. Женюсь-то ведь я, а не Мстислав… — чем дальше, тем все больше распаляясь, продолжал он. — Его они любят, превозносят, вот и пусть на знатной невесте женят, чтобы престижа семьи не уронить. А меня никто не любит! Чего же они вдруг так близко к сердцу приняли известие о моей женитьбе! Я всегда мечтал жениться по любви. И вот полюбил… Делиция отвечает мне взаимностью. И я ни за что на свете, даже ради мамы, не откажусь от своего счастья… Пусть делают, что хотят, пусть мечут на меня громы и молнии, все равно я женюсь на Делиции. Хватит, я тоже хочу иметь близких, не желаю вечно быть дитятей, которого на помочах водят, чтобы не упал и носа себе не расквасил… Довольно уж я был «mon pauvre», пусть жена и ее родня называют меня «mon cher C'esar».

Наболело, видно, у него на душе — он говорил с раздражением, обидой, горькой иронией, а при последних словах на глазах у него выступили слезы.

— Знаю, мама — святая женщина, — тихо докончил он, — и я всегда старался ей угодить… Но сейчас не уступлю… ни за что не уступлю…

Павел с удивлением и нескрываемой радостью смотрел на своего питомца.

— Ты совершенно прав, — сказал он. — Тем более отправляйся немедля в Варшаву и лично поговори с матерью. Тайно ведь ты не обвенчаешься, на это пани Книксен не согласится.

— Ах, Павлик, — вздохнул Цезарий, садясь и подпирая голову руками, — если бы можно было не ехать…

Но ехать оказалось необходимо, потому что выданные ему на расходы деньги кончались, а потребовать новых у собственного управляющего Цезарию не пришло в голову.

На следующий день, расстроенный и потерянный, каким его здесь давно не видели, явился он в белогорскую гостиную с известием, что едет в Варшаву. Пани Джульетта побледнела и закусила губу. Но, тут же овладев собой, со свойственной ей находчивостью воскликнула:

— Подумайте, как удачно! Мы тоже как раз собираемся в Варшаву с Делицией и Генриком… В здешних лавчонках ведь не найдешь нарядов для Делиции. Значит, дорогой пан Цезарий, едем зместе!

Обрадованный этой новостью, которая избавляла его от разлуки с невестой, Цезарий вскоре уехал, чтобы собраться в дорогу. Едва он вышел за дверь, пани Джульетта вскочила с дивана и в бешенстве заметалась по комнате.

— Семья! Милая семейка спохватилась и требует его к себе! Все время я этого боялась! Эти гордецы считают, что брак с моей дочерью — мезальянс. Граф — славный малый, но разве на него можно положиться… Где там! Трепещет, как мальчишка, перед матерью своей и Дядьями. Ну, да мы его в беде не оставим! Делиция, зови Юстысю и Агатку, надо готовиться в дорогу! Быстро! Быстро! Генрик с нами поедет… Чем больше нас будет, тем лучше! Владислав, деньги я все забираю! Через неделю еще вышлешь.

В доме поднялась невообразимая суматоха.

Делиция, раскрасневшись, с блестящими от радости глазами, сама вытаскивала на середину комнаты баулы и чемоданы и, швыряя в них что под руку попадется, беспрестанно восклицала:

— В Варшаву! В Варшаву!

Перебегая от одного чемодана к другому, она обхватила суетившуюся мать за талию и шепнула ей на ухо: