Господа ташкентцы

- Что сметь-то! сами-то, чай, давным-давно меня на какую-нибудь кузнечиху {Магазинная девушка с Кузнецкого моста, в Москве. В сороковых годах девицы эти не отличались особенной строгостью поведения. (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)} сменяли!

- Ну, там на кого бы ни сменял! То я, а то ты! Тебе и по закону так следует. Да брось ты полотна-то! гляди на меня!

Маришка выпрямляется и сконфуженно становится перед ним.

- Что тут у вас делается? взбесились, что ли, даже поесть не допросишься?

- Ах, барин, столько у нас здесь напастей! столько напастей! Целая орава папеньку-то судить наехала, и все-то жрут, все-то пьют! кажется, что только добра папенька нажили - все туда, в эту прорву пойдет!

- А ты... с Федькой?

"Палач" рычит, но рычит не опасно. Маришка понимает это.

- Вы, барин, всегда... - говорит она, - и что только вам этот Федька поперек встал - диковина!

- Верти хвостом-то! Отец зол?

- И не подступайся! Намеднись Никешку чуть-чуть под красную шапку не отдали.

"Палач" крутит зачаток уса и сурово произносит:

- Ну, и черт с ним! я сам в солдаты уйду!

В эту минуту Арина Тимофеевна, как буря, влетает в девичью и расстраивает интересный tete-a-tete {}.

- Вырос, батюшка! - язвит она, - ума не вынес, а не хуже стоялого жеребца ржет! Смотри, как бы Федька-подлец не приревновал!

- Да и у вас, маменька, ума немного! - огрызается "палач", - вот покормить небось не догадаетесь!

- Надоело! - вдруг прибавляет он, зевая и потягиваясь, как будто и в самом деле он бог весть сколько времени толчется в этом доме, и все ему безмерно в нем опостылело.

В зале, на столе, "палача" ждут холодные объедки.

- Ишь ведь! куска живого нет! - озлобленно произносит он, жадно обгладывая кость, - Федька! нельзя ли, братец, цопнуть! спроворь!

Федька устремляется со всех ног в пространство; минуты через три он возвращается назад, бережно неся что-то под полой халата.

- Где бог послал? - спрашивает "палач", принимая из рук брата пузырек с водкой.

- У Михея кучера из полштофа вылил.

- Ну, это, брат, не порядки. Кучер - он человек дорожный, ему без водки нельзя. Ты бы по окнам у родительницы пошарил.

- Смотрит... нельзя!

- Смотрит! а ты так воруй, чтоб смотрела, да не видала. А на будущее время, чтоб не были вы без дела, вот вам урою каждый день мне чтобы косушка была.

Насытившись и в пропорцию выпивши, "палач" отправляется на конный двор и встречается там с форейтором Никешкою. разговор наедине.

- Здорово, Никешка! - кричит он ему.

Никешка вытягивается во фронт и на солдатский манер произносит:

- Здравия желаю, ваше благородие-е-е!

- В солдаты?

- Точно так, ваше благородие-е-е!

- И я в солдаты уйду! надоело!

- Это точно, ваше благородие... прискучило!

- Хорошо, Никешка, в солдатах! Встал утром... лошадь вычистил... ранец... Щи, каша... ходи! вытягивайся! Ну, да ведь солдат работы не боится!

- Зачем, ваше благородие, работы бояться! Я теперича так себе сердце настроил, что заставь меня сейчас целому полку амуницию вычистить - так вот сейчас и-и!

- Солдат человек привышный! Солдат, ежели начальство прикажет: жги! рви! - он и сожжет и разорвет, все как следует! Потому, он человек подначальный!

"Палач" входит в конюшню и осматривает стойла.

- Трезорка жив? - Точно так, ваше благородие!

- И Полканка жив?

- Жив, ваше благородие!

- Как бы, братец, их на кошку науськать!

На зов Никешки, держа хвост по ветру, как бешеные, прискакивают два пса. "Палач" и Никешка становятся в углу конного двора и замирают в ожидании; псы, раскрыв пасти, нетерпеливо стоят около них, вертят хвостами и потихоньку взвизгивают. Наконец на заборе появляется кошка. Озираясь, крадется она по верхней перекладинке, поползет и остановится; потом почешет задней лапой за ухом, зевнет, оглянется, нет ли кого, и опять поползет. Наконец, не видя ниоткуда опасности, соскакивает на землю внутрь двора.

- Ату! ату его! - вдруг как безумные подхватывают "палач" и Никешка.

Псы летят; кошка сначала заминается, но через мгновение тоже летит, задеря хвост, к забору, цепляется когтями за столб, с быстротою молнии вспалзывает наверх, и как окаменелая становится там, ощетинившись и выгнувши спину. Псы стоят у подошвы забора и, не сводя с кошки глаз, виляют хвостами и жалобно взвизгивают.

- Стиксовали, подлецы! - гремит "палач", - Никешка! учить их!

Начинается учение: собак дерут за уши, бьют чем попало; воздух наполняется тем особенным собачьим визгом, которому в целом мире звуков нет ничего подобного. На шум прибегают братишки и старый дедушка. Последний стоит в воротах, подобрав полы халата, и сам, в каком-то ребяческом экстазе, визжит и лает.

- Ты чего прибежал? - обращается "палач" к старику, - стары годы вспомнил?

- Он так-то людей в стары годы собаками травил! - вставляет свое слово Никешка.

- Рви! - огрызается дедушка и видимо сконфуженный удаляется восвояси, при общем грохоте веселящихся.

- Маришку-то, ваше благородие, оставить надо! - докладывает Никешка, когда гвалт унялся.

"Палач" злобно фыркает.

- Она теперича у Федьки-повара и легла и встала! А я вам, ваше благородие, другую ягоду припас!.. такая-то ягода! вот так уж ягода!