Господа ташкентцы

- Потрафляй, Никешка, потрафляй!

День кончился; "палач" окончательно вступил в свою домашнюю колею, то есть побывал и на конном, и на скотном, и на огороде. В десять часов вечера он ужинает вместе со всем семейством и на все вопросы матери угрюмо отмалчивается.

- Да отвечай, идол, произвели ли тебя в классы-то? - чуть ли не в десятый раз спрашивает его Арина Тимофеевна.

- Завтра отцу все скажу! - отвечает "палач", выходя из-за стола, и, ни с кем не простясь, удаляется в боковушку, где ему постлали постель.

Около полуночи он слышит впросонках звон колокольцев, стук подъезжающего экипажа, хлопанье ворот и дверей и, наконец, шаги отца в передней.

- Балбес приехал? - раздается голос Петра Матвеича.

"Ну, пошла пильня в ход!" - мысленно произносит "палач", переворачиваясь на другой бок.

----

Отцу, однако ж, не до Максимки. На другой день, часов в шесть утра, он уже собрался в город и только мимоходом успел взглянуть на сына.

- Ну что, олух царя небесного, экзамена не выдержал? - поздоровался он с ним.

- Не выдержал-с.

- Повесить тебя мало, ракалия!

- Я, папенька, в юнкера желаю-с.

- Сказал: сгною подлеца в заведении! и сгною!

- Воля ваша-с.

Присутствовавший при этом Софрон Матвеич тоже счел долгом вступиться в разговор.

- Что ж ты, душенька, у папеньки-то ручки не целуешь? а-а-ах, милый друг! у родителя-то! да ты знаешь ли, миленький, как родителей-то утешать надобно?

- Я, дяденька, в военную службу желаю-с!

- И что это у вас, други милые, за болезнь такая: все в военную да в военную! все бы вам убивать! все бы убивать! А знаешь ли ты, голубчик, что штатский-то слово иногда пустит, так словом-то этим убьет вернее, чем из ружья! Вот она, гражданская-то часть, какова!

- Что с ним, с оболтусом, разговаривать! - прерывает Петр Матвеич медоточивую речь брата, - вот ужо свалим с рук губернскую саранчу - я с тобой разделаюсь!

Дни идут за днями во всем их суровом однообразии, закаляя характер "палача". Он совсем не видит отца и, пользуясь этим обстоятельством, дает полный простор своим вкусам и наклонностям. С раннего утра он уже на конюшне, травит собаками кошку или козла, хлопает арапником, рассекает кнутом лубья, курит махорку, сплевывает в сторону и по временам устраивает, с целью грабежа, экспедиции на погреб, в кладовую и даже на крестьянские огороды.

- Скучно у вас, Никешка! - говорит он своему наперснику.

- Супротив Москвы как же можно!

- Я, брат, в Москве такие штуки удирал! такие удирал! с Голопятовым через забор в питейный бегали. Голопятова знаешь?

- Нет, таких не слыхали.

- Амченина-то Голопятова не знаешь? Ведь он тут, поблизости, в Амченске живет!

- Слыхали, что барин хороший, - лжет Никешка.

- Уж такой, брат, это человек! Мы с ним однажды Кубарихин дом вдвоем разнесли!

- Ишь ты! да уж где нам супротив Москвы!

- У вас даже питейного нет. Я со скуки хочу научиться табак нюхать.

- И от табаку тоже большого способья нет. Тошнит от него спервоначалу. А мы, барин, вот что: давайте в церкву ходить, да на крылосе петь.

- Чудесно. Вот это, брат, отлично ты вздумал!

"Палачу" так скучно, что он с жаром хватается за поданную Никешкой идею и немедленно приводит ее в исполнение. Он вербует в певчие младших братьев, дворовых и деревенских мальчишек, собирает их на задворках и производит спевки.

- Эк, Голопятова нет! вот бы рявкнул! - жалуется он. Мало-помалу, вместо лая и визга собак, воздух оглашается стихирами и прокимнами. Две недели кряду продолжается это новое столпотворение, и "палач" до того предается своей забаве, что делается почти неузнаваем. Только встанет утром - уже бежит на спевку; пообедает, напьется чаю на скорую руку - и опять на спевку. Он похудел, сделался богомолен и богобоязнен, а мальчишек совсем смучил. По временам он даже помышляет, не пойти ли ему в монахи.

- Жрут эти монахи... страсть! - решает он, и тотчас сообщает о своем решении Никешке.

- Что ж, в монахи так в монахи! я к вам служкой пойду! - отвечает Никешка.

- Заживем мы с тобой... лихо!

Однако и эта затея недолго гнездится в уме его, потому что Арина Тимофеевна, узнав стороной об его планах, считает долгом объяснить ему, что монахам не дают мяса.

- Что лопать-то будешь? - спрашивает она его.

"Палач" смущается, ибо совершенно определенно сознает, что без мяса ему жить невозможно.

- Знаешь ли ты, балбес, как настоящие-то угодники живут? Одну просвирку на целую неделю запасет, голубчик, да и кушает! А в светло христово воскресенье яичко-то облупит, поцелует, да и опять на блюдо положит! А ведь тебе, олуху, мясища надобно!

- Врете вы все! не может человек без мяса жить!

- Еще как живет-то! живет да еще работает! Ты спроси вот у мужичка, когда он мясо-то видит! И как только бог его поддерживает! все-то он без мяса! Ни у него говядинки! ни у него курочки! Ничего.

Арина Тимофеевна впадает в чувствительность. Она готова разглагольствовать на эту тему хоть целый день, готова даже погоревать и поплакать, но "палач" сразу осаживает ее.

- Ну, распустили нюни! -восклицает он и, не дожидаясь дальнейших разглагольствований, уходит из дома.