Господа ташкентцы. Картины нравов

При всей вольности обращения писателя с композицией своей книги вряд ли можно счесть случайным совпадением то, что оба открывающих ее программных очерка завершаются этими однородными, полными тревоги и сомнений вопросами о будущем России и о его творцах.

В предисловии "От автора", появившемся в 1873 году в первом отдельном издании книги, Салтыков высказывал желание написать следующую ее часть "Ташкентцы в действии", где на сцену явится самое "ташкентское дело", но которая так и не была им написана.

Большинство же героев первой, оставшейся единственной части книги — это еще только "Ташкентцы приготовительного класса", описанные в четырех параллелях, пародийно напоминающих "Сравнительные жизнеописания" Плутарха.

Плутарх построил свой знаменитый труд по преимуществу в виде парных параллельных жизнеописаний, заключая каждую пару «сопоставлением», где указывались сходные черты обоих героев.

В "Ташкентцах приготовительного класса" — четыре биографии. Это предыстория ташкентцев, генезис «ташкентства», которое еще не появилось на сцену, но уже заложено в любом из персонажей в силу его происхождения, воспитания, психологии, воздействия окружающей среды.

"Ташкентцы приготовительного класса" возникают перед нами словно бы из «воздуха» самой эпохи и пребывают в готовности к любым «подвигам» на стезе благонамеренности.

Отдельные «сопоставления» этих "сравнительных жизнеописаний" отсутствуют, но щедринские «параллели» многократно и разнообразно перекликаются между собою.

Великосветская родня Nicolas Персианова разительно отличается от рыщущего по уезду отца Хмылова — исправника Петра Матвеевича и его брата Софрона, уездного стряпчего, который "разорял полегоньку… но разорял дотла, до тех пор, пока последний грош не вызудит". Столь же различна и обстановка, в которой оба героя получают образование.

Но заветные «идеалы» той и другой среды, отношение к жизни, в ней процветающее, в сущности одни и те же.

Петр Матвеевич Хмылов заслужил добрую репутацию у окрестных помещиков: "У нас исправник лихой! он подтянет!" К восклицанию "я вас подтяну!" сводится, после ряда маниловски-бессодержательных прожектов, и хозяйственная деятельность Персианова в деревне. Впрочем, и сам венценосный «хозяин» всея Руси выражался в то время о печати, что ее надо «подтянуть».[391] И простодушное убеждение Петра Матвеевича, что стоит ему повесить нагайку на стену, как через два дня весь уезд вверх ногами пойдет, нисколько не уступает призывам тогдашних государственных мужей к "спасительной строгости".

Да и воспоминания сподвижника Муравьева о «полечке», которую он «подцепил» среди "бранных трудов", ничем не хуже бесед на «амурные» темы, которые ведутся в семействах Персиановых и Нагорновых.

За исключением Хмылова, прирожденного «палача», как его прозвали еще в школе, "ташкентцы приготовительного класса" — это уже, пользуясь словами одного из салтыковских героев, отборная гвардия ташкентства, а не «чернорабочие» его элементы, которые непосредственно заняты "кровопусканием".

Однако писатель убедительно вскрывает присущее всем им духовное убожество, низкий нравственный уровень, полную свободу от убеждений и представлений о том, чем оборачивается их деятельность для народа и государства.

Герои двух последних «жизнеописаний» — Миша Нагорнов и Порфиша Велентьев — «ташкентцы» наиболее свежей формации, новой, фактически буржуазной складки. Оба с вожделением впитывают в себя атмосферу развернувшейся погони за рублем, стремительных обогащений, головокружительных карьер промышленников, акционеров, финансистов, адвокатов.

"А нас взяточниками обзывают! — негодует отец Нагорнова, поседевший в департаменте чиновник, — мы обрезочки да обкусочки подбирали — мы взяточники! А он целого человека зараз проглотить готов — он ничего! он благородный!"

По воле отца ставший прокурором, Миша Нагорнов завистливо заглядывался на доходы адвокатов, чья профессия кажется ему более выгодной.

Скрытый сарказм салтыковского очерка заключается в постоянно возникающем в нем сопоставлении этого адвокатского процветания с роскошью преуспевающих кокоток.

Мать и сын Нагорновы завидуют доходам и тех и других. А когда мать пробует уговорить мужа разрешить Мише пойти в адвокаты, он с досадой отвечает: "Вот дай срок умру, тогда хоть в черти-дьяволы, хоть в публичный дом его отдавай!"

Завершающий собой галерею "ташкентцев приготовительного класса" Порфирий Велентьев знаменует собой уже чисто буржуазное хищничество. С детства он возрастал "на самом лоне финансовых операций", производившихся, с одной стороны, отцом-чиновником, обкладывавшим своего рода налогом находившееся в его ведении "стадо откупщиков и винокуренных заводчиков", а с другой — матерью, которая "торговала мужиком".

Да и само появление будущего финансиста на свет происходит вроде бы в результате тяготения друг к другу не самих людей, а …капиталов, ими «представляемых». "Единственный амурный разговор между Велентьевым (отцом Порфирия. — А. Т.) и княжною" похож скорее на щелканье счетов.