Господа ташкентцы. Картины нравов

— Maman! расскажите, как вы познакомились с papa?

— Папа был немного груб… но тогда это как-то нравилось, — слегка заалевшись, отвечает Ольга Сергеевна.

— Еще бы! Sacre nom! vous autres femmes! c'est votre ideal d'etre maltraitees![101] Ну-с! как же ты с ним познакомилась?

— Мы встретились в первый раз на бале, и он танцевал со мной сначала кадриль, потом мазурку… Тогда лифы носили очень короткие — c'etait presqu'aussi ouvert qu'a present[102] — и он все смотрел… это было очень смешно!

— Еще бы не смотреть! est-ce qu'il y a quelque chose de plus beau qu'un joli sein de femme.[103] Ну-с, дальше-с.

— Потом он сделал предложение, а через месяц нас обвенчали. Mais comme j'avais peur si tu savais![104]

— Еще бы! Кувырком!

— Колька! негодный! разве ты знаешь!

— Гм…

— Ведь тебе еще только шестнадцать лет!

— Семнадцатый-с… Я, maman, революций не делаю, заговоров не составляю, в тайные общества не вступаю… laissezmoi au moins les femmes, sapristi![105] Затем, продолжайте.

— Et puis!.. c'etait comme une epopee! c'etait tout un chant d'amour![106]

— Да-с, тут запоешь, как выражается мой друг, Сеня Бирюков!

— Et puis… il est mort![107] Я была как безумная. Я звала его, я не хотела верить…

— Еще бы! сразу на сухояденье!

— Ах, Nicolas, ты шутишь с самым священным чувством! Говорю тебе, что я была совершенно как в хаосе, и если бы у меня не остался мой "куколка"…

— "Куколка" — это я-с. Стало быть, вы мне одолжены, так сказать, жизнью. Parbleu! хоть одно доброе дело на своем веку сделал! Но, затем, прошли целые двенадцать лет, maman… ужели же вы?.. Но это невероятно! si jeune, si fraiche, si pimpante, si jolie![108] Я сужу, наконец, по себе… Jamais on ne fera de moi un moine![109]

Ольга Сергеевна алеет еще больше и как-то стыдливо поникает головой, но в это же время исподлобья взглядывает на Nicolas, как будто говорит: какой же ты, однако, простой: непременно хочешь mettre les points sur les il[110]

— Treve de fausse honte![111] — картавит между тем Коля, — у нас условлено рассказать друг другу все наши prouesses![112] Следовательно, извольте сейчас же исповедоваться передо мной, как перед духовником!

Ольга Сергеевна на мгновение заминается, но потом вдруг бросается к сыну и прячет у него на груди свое лицо.

— Nicolas! Я очень, очень виновата перед тобой, мой друг! — шепчет она.

— Еще бы! такая хорошенькая! Mais sais-tu, petite mere, que meme a present tu es jolie a croquer… parole![113]

— Ah! tu viens de m'absoudre! mon genereux fils![114]

— Не только абсудирую, но и хвалю! Итак…

— Ах, «он» так любил меня, а я была так молода… Ты знаешь, Pierre был очень груб, и хотя в то время это мне нравилось… mais «lui»! C'etait tout un poeme. Il avait de ces delicatesses! de ces attentions![115]

— Та-та-та! Вы, кажется, изволили пропустить целую главу! а этот кавалерист, который сопровождал вас за границу? Тот, который так пугал mon grand oncle Paul своими усами и своими jurons??[116]

— C'etait un butor![117]

— Passons.[118] Но кто же был этот «он», celui qui avait des delicatesses?[119]

— Он писал сначала в "Journal pour rire", потом в «Charivari», потом в «Figaro»… Ах, если б ты знал, как он смешно писал! И все так мило! И мило и смешно! И как он умел оскорблять! Et avec cela brave, maniant a merveille l'epee, le sabre et le pistolet![120] Все журналисты его боялись, потому что он мог всех их убить!

— Et joli garcon?[121]

— Beau… mais d'une beaute![122] Повторяю тебе, это была целая поэма! Et avec ca, adorant le trone, la patrie et la sainte eglise catholique![123]

Ольга Сергеевна вздыхает и как-то сосредоточенно мнет в своей руке ветку цветущей сирени. Мысли ее витают там, на далеком Западе, au coin du boulevard des Capucines,[124] Э 1, там, где она однажды позабыла свой bonnet de nuit,[125] где Anatole, который тогда писал в «Figaro», на ее глазах сочинял свои милейшие blagues (oh! comme il savait blaguer, celui-la![126]) и откуда ее навсегда вырвал семейный деспотизм! В эту минуту она забывает и о сыне и о его prouesses, да и хорошо делает, потому что вспомни она об нем, кто знает, не возненавидела ли бы она его как первую, хотя и невольную, причину своего заточения?

— Ну, а насчет Прудона как? — пробуждает ее голос Nicolas.

— N'en parlons pas![127]

Ольга Сергеевна говорит это уже с оттенком гнева и начинает быстро ходить взад и вперед по кругу, обрамленному густыми лицами.

— Вообще, будет обо всем этом! — продолжает она с волнением, — все это прошло, умерло и забыто! Que la volonte de Dieu soit faite![128] A теперь, мой друг, ты должен мне рассказать о себе!

Ольга Сергеевна садится, Nicolas с невозмутимой важностью покачивается на скамейке, обнявши обеими руками приподнятую коленку.

— Et bien, maman, — говорит он, — nous aimons, nous folichonnons, nous buvons sec![129]

Maman как-то сладко смеется; в ее голове мелькает далекое воспоминание, в котором когда-то слышались такие же слова.