Господи, сделай так…

Это был какой-то неугомонный мужичонка. Свой казенный скворечник он перепостроил в нормальный дом с кучей хозяйственных сооружений, наполненных до крыш всякими кудахами да мычаниями. Из-за этих построек его самого считали не совсем нормальным. Дело в том, что в любой момент его могут турнуть с работы, и тогда весь тяжкий труд пойдет прахом — ни продать, ни с собой забрать. Так очень разумно объясняли ненормальность Тихана взрослые пацаны, а сам Тихан только посмеивался себе под нос (как-то будет…) и продолжал мельтешить по хозяйству, растрачивая свои последние силы на то, что когда-нибудь обязательно пойдет прахом…

Но неприятности свалились на обходчика с другой стороны. К его участку зачастили рабочие дрезины, и скоро вдоль железнодорожного полотна возвышались многочисленные штабеля новехоньких шпал. Потом и к дому Тихана подвезли стройматериалы для оборудования стандартного железнодорожного переезда, а прямо на крыжовничьи кусты свалили две огромные кучи камня, чтобы было чем замостить участок грунтовки на переезде. Тихану поручили все эти богатства охранять. Только куда ему было справиться с хозяйственным поселковым людом. Шпалы слизывало в две-три ночи, а пока Тихан выслеживал налетчиков, мотаясь по всему участку вдоль железки, скоммуниздили и ценности, складированные у будущего переезда. Даже каменные кучи стали заметно меньше.

Тихан стал трезвонить во все доступные ему колокола. Он орал в телефонную трубку, брызгая слюной и матом, и не только по железнодорожной связи, но и с поселкового переговорного пункта, где все посетители разом замолкали, наслаждаясь смачной руганью. Отдышавшись от очередного телефонного разговора, Тихан там же сворачивал за угол и уже на почте отправлял куда-то кучу писем, щедро наклеивая марки, превращающие его тревогу в тревоги ценные и заказные.

Начальство не реагировало. Не появлялись ни пронырливые следователи, ни военизированная охрана, ни какие-нибудь письма в ответ. Единственной реакцией на вопли Тихана можно было считать регулярно тарахтящие дрезины с новыми партиями шпал, которые снова так же благополучно испарялись.

Потом Тихан обнаружил в поселке у начальника станции ладный гараж, сложенный из его шпал (почему-то он считал их своими), а у дочки начальника — кассирши на той же станции — за невысоким забором неспешно возводился целый жилой сруб. Из ровных и крепких шпал возводить дома и хозяйственные постройки, конечно, куда быстрей и сподручней, чем из обычного леса, но шпалы же — просмоленные. Тихан искренне недоумевал. Положим, сруб из просмоленных шпал — практически вечен, но как избавиться от вечного же неистребимого запаха?..

Но все эти тонкости никого не беспокоили, кроме самого обходчика.

Тихан стал совсем невменяемым. Он подозревал почтальонов и с ними вместе всех почтовых работников в заговоре. Потом к почтальонам пришлось добавить местного участкового Александра Ивановича с председателем поселкового совета. Скоро в заговорщики попала и вся белорусская дорога со своей железнодорожной милицией. Но в Советском Союзе было очень много руководящих ответственных работников, и Тихан продолжал писать и вопить в поисках кого-то, кто бы не участвовал в заговоре против него и безопасности доверенного ему участка железнодорожной магистрали.

Казалось, что с обходчика даже сползло его слегка поношенное, но симпатичное и хитрованское, никогда не унывающее лицо. Его пытались образумить, но на все «Наплюй!» он только побуркивал под нос постоянное свое: «Как-то будет…» (на самом деле бурчал он на местном наречии куда более точное: «Неяк будзе…»).

К концу осени его сторонились практически все, а потом Тихан запил. И не так, как принято в поселке, а без песен, жалоб, драк, попрошайничества, извинений, юродства, без слюны на подбородке, без битья, что под руку, без веселья и заплетающихся заверений невесть в чем — Тихан запил добросовестно, сурово и страшно…

Малолетняя дочка его выхаживала как умела. Наверное, и сквозь пьяное беспамятство до него домогся ее тихий плач, и Тихан возвернулся с запоя — правда, чуть пришибленным. А весной он снова копошился по хозяйству и службе.

Освободил придавленные булыжниками кусты, а сами камни перетащил на уже зазеленевшие травяные откосы вдоль железнодорожного полотна. Скоро на этих склонах пассажиры курьерских поездов и машинисты бесконечных товарняков читали каменные надписи: «Миру — мир», «Счастливого пути!» и «Урл!». Тихан поленился домостить булыжную перекладину в букве «а», и издали это недоделанное «а» более походило на «л».

Письмена были корявые, но невообразимых размеров, и сколько бы лет спустя я ни уезжал на поезде из Богушевска, — всегда ясно читалось Тиханово мне напутствие: “Миру — мир и счастливого пути, урл”…