Господин Фицек

Мальчик покраснел от волнения, но сдержался.

— Мой отец никогда не был предателем. Дёрдь Новак…

— Дёрдь Новак! Будто он, по крайней мере, премьер-министр Шандор Векерле… Ты лучше спроси у отца, когда он отдаст десять форинтов, которые нам должен!

Маленький Новак закусил губу, и на его светлые ресницы навернулись слезы. Бледное лицо задергалось.

— Мой отец…

Но дворничиха, махнув рукой, ушла. Мальчик тряхнул головой, его грызло двойное страдание: оскорбили его отца, и он оказался слаб — заплакал.

Он взбежал по лестнице домой, дома же хоть он и пытался несколько раз, все же не нашел сил спросить: «Отец, почему тебя называют предателем?»

Пособия по безработице и другим не хватало на жизнь. Дёрдь Новак ничего не мог возразить, когда ему определили самое маленькое пособие, разыскав какой-то параграф, где стояло: «По своей вине уволен с работы». Что ему еще оставалось делать? Он промолчал.

В одну из суббот во время выплаты пособия, когда очередь дошла до Новака, кассир сказал ему:

— Вашей карточки здесь нет, подождите!

Когда же он терпеливо пропустил всех и дальше медлить с выплатой было нельзя, кассир вызывающе посмотрел на него и передал Новаку несколько форинтов, сопровождая их следующими словами:

— Скажите, товарищ Новак, сколько лет вы еще собираетесь драть шкуру с союза? Как вы думаете, профсоюз — это дойная корова?

Новак не в силах был дальше сдержаться и с криком: «Подавитесь ими!» — смахнул серебряные монеты.

Он решил взяться за какую угодно работу. Перебрался на улицу Магдолна. Японец, тогда еще совмещавший профессии, повел его к Тауски перевозить мебель.

— Оставь их, Дюри, оставь их, не под стать это честному человеку, — говорил ему Японец, когда каждую субботу вечером, несмотря ни на дождь, ни на ветер, Новак шел в союз заплатить взнос.

Когда же Новак заявил ему: что бы ни случилось, он никогда не уйдет из профсоюза, Японец взвился на дыбы.

— У этих печовичей быть в организации?.. Исключили. Арестовали. Сидел. Думаешь, жалею об этом?.. Ни капли не жалею! Там познакомился я с настоящими людьми, с лучшими людьми, которых вытолкнули, выбросили. Так и знай, что я больше не металлист. Я — грузчик мебели. Поденщик! Носильщик! Неорганизованный! Почему не организуют поденщиков? Они что — не рабочие? Только металлисты рабочие? Токари?

Тяжелый, свинцовый дождь падал на них, когда они стояли на проспекте Керепеши, перед площадью Барош. Японец надвинул шляпу на глаза. Лицо его было горестным, и в уголках рта залегли глубокие морщины.

— Я организую такое движение, что весь Будапешт задрожит!

2

Шандор Батори родился в Андялфельде, отец его был носильщиком. Детство у него проходило на такой окраине, где о воровстве судили не по Библии и еще меньше согласно кодексу законов. Более того, оно признавалось добродетелью — одним из признаков ловкости и жизнеспособности.

В Андялфельде и прилегающих улицах воровали почти все. Дети воровали у бакалейщика, если случай благоприятствовал, а такого случая искали; воровал поденщик с консервной фабрики — в рубашке и подштанниках проносил консервы; воровал подмастерье — если не находилось ничего другого, так хоть приводной ремень утащит; половина жителей Андялфельда носили подошвы из приводных ремней, и некоторые сапожники Андялфельда в жизни не видели другой подошвенной кожи, кроме приводных ремней; воровал угольщик, воровала прачка, воровал квалифицированный рабочий, если не прямо, то косвенно: во время работы делал что-нибудь для себя или для других. И все это в Андялфельде не считалось воровством — это была рента, за которой надо было идти самому и которую нужно было держать в секрете, не то могли выйти «неприятности».

Ворованные вещи котировались по-особому, хотя большинство товаров потреблялось самими экспроприаторами. Цены были значительно ниже обычных. «Настоящий ворованный товар» был такой же фабричной, вернее, национальной маркой, как «Золингенская сталь» или «Made in Germany», с тою лишь разницей, что «настоящий ворованный товар» был на окраинах серьезным конкурентом для них.

Эта марка настолько вошла в сознание жителей названных предместий, что некоторые бездушные фальсификаторы использовали ее по своему произволу. Например, они становились на улице с бутылкой коньяку и шептали на ухо прохожему: «Настоящий ворованный коньяк». Прохожий смотрел на продавца и, если внешность его соответствовала марке товара, быстро покупал. Только дома выяснялось, что бездушный фальсификатор продавал не ворованный, а обыкновенный серийный товар, который купил в отделе распродажи «Парижского универсального магазина».

Все это было для Японца подготовительной школой, но решающего значения не имело. Не все же пошли по этой дороге. Вот Новак — он тоже родился не в центре города, и его детство не сильно разнилось от детства Японца, но была такая черта, дальше которой, что бы ни случилось, Новак не переступал.

Поверхностный наблюдатель назвал бы, вероятно, нижеследующее событие решающим в судьбе Японца, основной причиной ее дальнейших перемен.