Господин Фицек

Генерал Бем был революционером, дрался с царями — Николаем I и Францем-Иосифом.

Когда он выскользнул, после Остроленки, из когтей Николая I, его путь освещали объятые пламенем польские деревни. Этот свет нельзя было забыть никогда; он видел его, видел днем при ослепительных лучах солнца и при нахмурившемся небе; видел ночью, когда мир чернел; видел во сне, видел наяву, видел в ясный день и видел в грозу; никакой ливень не мог бы потушить свет этих объятых пламенем деревень.

Николай I назначил за голову генерала большую награду, и Бему пришлось спасаться; по дороге слышались жалобные вопли крестьян, причитания высохших старух, смотрели увядшие, голодные дети, плакали, их холодные и пустые глаза. Окраины Варшавы проклинали закатившееся солнце — голос их никогда нельзя было забыть; он слышал его; слышал на рассвете, когда мир шумно начинал жить; слышал ночью, когда наступала такая тишина, что можно было измерить шелест каждой травинки; слышал в снежный буран; слышал, когда в Трансильвании во время венгерской войны за свободу гремели орудия; ни человек, ни природа не могли заглушить этот звук.

Адъютантом генерала был двадцатишестилетний Шандор Петефи, который «в храм поэзии ворвался в лаптях»; каждый год его жизни был метеором на небе угнетенных; двадцать шесть звезд… Двадцать седьмая, двадцать восьмая уже не зажглись. Петефи пропал двадцати шести лет, никто никогда не мог найти его, он исчез легендарным героем бедняков.

Не для издевки ли назвал столичный совет Будапешта одну из улиц самого нищего квартала улицей Бема? Может быть, и так. Но за этой издевкой совет не заметил, что отчасти хорошо выбрал улицу: там жили и живут могильщики царей и современных царьков. Но кроме того, в ней собрались и те, кого нужда сделала не могильщиками, а стервятниками.

В начале восьмидесятых годов потомки герцога Грашалковича выстроили этот квартал за Восточным вокзалом. Эти одноэтажные деревянные дома были так же однообразны и безнадежны, как дни проживавших в них людей.

Улица Сазхаз, улица Вершень, улица генерала Бема.

2

Третий день падал снег. Сначала небо послало на землю только несколько кружащихся боязливых снежинок, будто желая узнать, как их встретят, и люди, даже самые бедные, улыбались: падает снег, первый снег, белый, порхающий. И видно, встреча оказалась хорошей, потому что снег принялся падать всерьез — день, два, три; он падал так усердно, будто хотел наверстать упущенное время.

Подвальные окна Фицеков были завалены сугробами; отгребать их было бесполезно — через час снег громоздился снова, заслоняя даже ничтожный свет, который пропускали крошечные оконца в этот подвал с каменным полом.

Прошло рождество, и вместе с ним почти прекратилась торговля орехами г-на Фицека. Последний мешок орехов достался семье, и теперь завтракали орехами, обедали лапшой с орехами и, если еще были в состоянии смотреть на них, ужинали орехами.

Мартон подошел к матери, которая готовила на спиртовке. Руками, посиневшими от холода, он схватил ее за фартук.

— Мама, холодно…

— Останься здесь, Мартон, останься здесь. Здесь спиртовка греет.

— Мама, — спросил мальчик снова, — почему нет печки?

— Печки, сынок? В этом проклятом подвале нет дымохода. Видишь? Куда же ты выведешь трубу?

— Мама, а почему нет дымохода?

— Потому, сынок, что здесь раньше был картофельный склад.

Малыш задумался, смотря на вылинявшие цветы материна фартука, затем он поднял голову.

— Мама, а картошке не холодно?

— Нет! Когда холодно, картошка замерзает.

Мальчуган не понял, он дрожал всем телом.

— Мама, а кто замерзает, тому не холодно?

— Нет сынок, тому не холодно.

— Мама, не надо дымохода, только печку надо.

— Нельзя, сынок, печку без дымохода; куда же ты отведешь трубу?

Но Мартон не сдавался. Грустными черными глазами смотрел на мать, зубы его стучали.

— Мама, скажите, а почему папа не сделает дымохода?

— Не болтай глупостей! Если тебе холодно, ложись…

Мартон не ложился. Он смотрел, как синее пламя спиртовки извивается под кастрюлей, и думал: «Почему это так: сунешь палец — обожжешься, отнимешь — холодно?»

— Мама, печка лучше спиртовки!

Жена Фицека не отвечала. Да и что тут ответить?

Открылась дверь подвала, г-н Фицек проковылял по лестнице. Он не поздоровался ни с кем, не снял пальто. Сел на единственную табуретку и стал глядеть на свои облепленные снегом ботинки.

— Сентмартон или улица Бема? Улица Бема или Сентмартон?

Видимо, он спрашивал не впервые, поэтому никто не ответил.

— Спросил Трепше, сказал: Сентмартон. Спросил Рапса, ответил: улица Бема. Сентмартон или улица Бема? Отвечайте же кто-нибудь!

«Опять Трепше и Рапс, — подумала жена Фицека. — Выдумает ерунду, и спорить с ним не смей; Трепше, Рапс. Осел!»

— Улица Бема или Сентмартон? — заорал г-н Фицек.

Мартон, испуганный криком, подполз к Пиште, который лежал на тюфяке и после первого крика чуть приоткрыл глаза, выслеживая опасность: вскочить или еще можно лежать?

— Чего орешь? Не ори, и так слышу. Думаешь, заорал, так от этого легче стало?

— Ору? Да, ору, если хочу. Я — хозяин в доме. Ору. Я пришел попросить совета, отвечай: Сентмартон или улица Бема?