Господин Ганджубас

— Теперь насчет каннабиса, — продолжила мама. — Мы знаем, что ты немного penstyff110 в этом отношении. По какой-то причине всегда был на нем помешан. Знай я, что дело только в этом, чувствовала бы себя гораздо лучше.

— Только в этом, мама.

— Кстати об американцах, что за парень этот Кац? — поинтересовался отец. — Чудной какой-то. Попросил у меня денег. Я сказал, что сначала хочу с тобой встретиться.

— Да, отец, он странный. Я обещал ему заплатить.

— У тебя еще есть деньги, Говард?

— Думаю, да, но я не знаю сколько.

— Вот Густаво нам очень понравился, — вставила мама. — Сам привел нас сюда сегодня утром, чтобы убедиться, что мы смогли с тобой встретиться. Здесь много бюрократизма, разве нет, bach? Сейчас он разговаривает с директором тюрьмы, узнает, можно ли нам передать тебе кое-что — книги и уэльские пирожные, Говард, bach. Он сказал, это возмутительно — то, что сделали с тобой и Джуди. Сказал, есть надежда. Папе он тоже понравился.

— Да. Я выписал ему чек на пять тысяч фунтов. Мы с Бобом Эдвардесом договариваемся, чтобы заплатить Луису Морелю.

— Уверен, что у меня хватит денег ему заплатить, — успокоил я.

— Ну, мы с мамой хотели это сделать. Еще мы положили денег на твой счет здесь. Мы позаботимся по мере сил, чтобы Маша и дети не остались без денег. Кто этот парень, Найджел?

— Машин жених.

— Он ее устраивает?

— Думаю, да. Я с ним едва знаком.

Двадцать минут быстро закончились. Родители собирались навестить меня снова на следующий день. Меня отвели в патио. Охрана пропустила уэльские пирожные. Я поделился ими с Сакариасом и двумя французами. Пожаловался, что свидание длилось недолго и что мне не разрешили обнять родителей. Сакариас сказал, что может договориться о семейном двухчасовом свидании на завтра: один из старших охранников, отвечавших за свидания, был его другом. Сакариас и сам ожидал семейного свидания следующим утром, а значит, имел шанс все устроить. Я щедро отблагодарил его.

Сакариас сдержал слово. На следующий день меня отвели не в кабинку, а в большую комнату, обставленную креслами и столами. Мои родители сидели среди прочих посетителей и заключенных, которых те навещали. После объятий и поцелуев я сел с рядом со своими стариками. Шум стоял невыносимый. Я обменялся часами с отцом: носить «Одемар Пике» в тюрьме глупо. Сакариас, совершенно открыто куря косяк, подошел к нам и спросил, не хотим ли мы подняться наверх, в свободную спальню — там намного спокойнее. Приятель Сакариаса отвел нас туда. Я посмотрел на широкую кровать. Если бы Джуди выпустили, она могла бы повидать меня здесь. Какая цивилизованная тюрьма. Мы присели на диван, поговорили обо всем, вспомнили старое время. Родители собирались приходить как можно чаще, по крайней мере раз в месяц, если позволит здоровье.

Вместо того чтобы отконвоировать назад в патио или в камеру, меня отвели в кабинет Хефе де Сервисиоса, человека, отвечавшего за безопасность тюрьмы. Кроме него присутствовал молодой фунсионарио в очках, говоривший по-английски.

— Здесь газетчики. Они хотят поговорить с тобой. Ты не должен, не обязан этого делать.

— А что за газеты? — спросил я.

— Испанская «Эль Пайс», английская «Дейли миррор» и французская «Пари-Матч». Ты не должен с ними разговаривать, если не хочешь.

— Я совсем не против с ними встретиться.

— Firma aqui111, — буркнул рассерженный Хефе, давая мне анкету на подпись.

В хорошо меблированном конференц-зале я провел три часа, отвечая на вопросы — пристрастные, от «Дейли миррор», деликатные, от «Пари-Матч» и сочувственные, от «Эль Пайс». Испанские журналисты никак не могли поверить, что речь идет лишь о контрабанде гашиша и марихуаны. Все представители прессы посчитали возмутительным арест Джуди. Журналистка «Пари-Матч» сказала, что во Франции я уже прослыл героем. Корреспондент «Эль Пайс» сообщила, что ее коллеги очень сильно интересовались моим делом и меня еще много раз попросят дать интервью и сфотографироваться, пока я нахожусь в Алькала-Меко.

Я снова испытал на себе притягательную силу публичности, но на этот раз решил извлечь из нее выгоду. Может, если я стану из раза в раз напоминать общественности о тяжком положении Джуди, либо испанцы, либо американцы устыдятся и отпустят ее на свободу. И я вновь потребовал освободить мою жену.

Подарив мне на прощание блок сигарет, журналисты покинули зал. Вошли Хефе, его англоговорящий друг и четверо фунсионариос. Мне велели раздеться и забрали все вещи. Я предположил, что это проверка на предмет того, не дали ли мне журналисты чего-нибудь недозволенного, но ошибся.