Господин К. на воле

И не так уж часто он их бил! Другие охранники занимались рукоприкладством гораздо чаще. Он, правда, бил по определенным дням недели. То есть у него была регулярность, да, было такое. Заключенные, все, знали распорядок его битья. Они точно знали, по каким дням недели и даже в какие часы, знали даже до минуты, когда на Фабиуса находило. Да, заключенные все эти вещи знали и, может, из-за этого тоже были затерроризированы. Другими словами, их больше всего терроризировала мысль, что им надо поджидать эту точно известную минуту и что один из них, с неумолимостью, должен будет принять на себя все безумие этой минуты. Может, это было невыносимее, чем сами побои.

— Да, может, — согласился Козеф Й.

Более того, нельзя сказать, что он, Фабиус, имел зуб на кого-то. Другие охранники, бывает, придерутся к кому-то одному, бог весть по какой причине, и ну мултузить его месяцами, если не годами. А он, Фабиус, никогда ничего такого не делал. Его выборка всегда была случайной. У него ни с кем не было ничего личного. Когда у него наступал криз и ему надо было во что бы то ни стало кого-то стукнуть, он, Фабиус, фактически не выбирал кого. Может, это досаждало заключенным больше, чем если бы они досконально знали, кому из них пришел черед принять побои?

— Да, гораздо больше, — ответил Козеф Й.

— Мне очень жаль. Мне искренне жаль, — сказал Фабиус.

— Вот именно, — сказал Козеф Й. И добавил: — А сейчас?

— А сейчас мне все равно, — ответил охранник.

В последние два года что-то в нем изменилось. Что, он и сам не знал в точности. Он как-то успокоился. Может, просто состарился. Тревогу, которую внушали ему заключенные, теперь внушал себе он сам. Если что и было для него сейчас болью, так это тот факт, что он состарился так скоро. Поначалу он этого не осознавал. Но со временем он заметил одну странную вещь, и все в нем перевернулось. Он заметил, что заключенные гораздо лучше сопротивлялись времени, чем он, Фабиус. Люди, которые уже должны были быть старыми или, по крайней мере, гораздо старше него, прекрасным образом консервировались и ждали, когда они выйдут отсюда, чтобы еще пожить. Тогда как ему, да, ему, ждать было нечего, и оттого он так быстро старился.

— Вы не находите, что это полный кошмар? — плакался Фабиус.

— Полный, — подтвердил Козеф Й.

— А теперь, — сказал Фабиус, — я спокоен. Я знаю, что все кончено.

— Неправда, — сказал Козеф Й., охваченный безграничным сочувствием. — Надо что-то делать.

— Ничего не поделаешь. Больше делать нечего, — сказал охранник.

— Это неправильно, — возразил Козеф Й.

— Да? — Фабиус вскинул на него взгляд в надежде, что получит живительную искру.

— Вам надо радоваться простым радостям, — сказал Козеф Й., очень довольный своей формулировкой. — Небу, траве, воде.

Фабиус отвернулся к стене, как будто в разочаровании. Козефа Й., только что разогнавшегося, чтобы дать ему множество советов, застопорило на словах «небо», «трава», «вода».

«Что мне ему сказать, Господи боже, что ему сказать?» — думал Козеф Й. Перед ним сидел разнесчастный человек, а он не находил слов утешения. «Что мне для него сделать, что я могу для него сделать?» — пытал он себя.

НИЧЕГО — пришел откуда-то из далекого далека ответ. АБСОЛЮТНО НИЧЕГО.

— Вы что-то сказали? — спросил охранник, не поворачивая к нему головы.

— Ничего, абсолютно ничего, — ответил Козеф Й., роняя голову на стол и засыпая.

10

Первым делом поутру Козеф Й. отправился на одежный склад. Он был полон решимости сделать все, что положено, и как можно быстрее отсюда уйти. От разговора с охранником у него остался привкус горечи, беспомощности и жалости — ощущение глубокой и мутной воды.

— А я вас знаю! — встретил его при входе кладовщик, потирая руки чуть ли не с ликованием. — Мой сынок, — продолжал он, — мне о вас говорил.

«Сынок!» — изумился про себя Козеф Й. Кто тут мог быть сынком этого толстячка, приземистого, без возраста, с глазами подыхающей от удушья рыбы.

— Ребенок, — уточнил толстячок без возраста с глазами полудохлой рыбы.

«Ребенок!» — вскричал про себя Козеф Й., пораженный тем, что толстячок без возраста с глазами полудохлой рыбы может быть отцом Ребенка.

— Да-да, — настаивал толстячок.

«Ах, с меня хватит», — подумал мозг Козефа Й.

— Да что ж такое? Что такое? — спросил толстячок.

«Не знаю. Просто сыт по горло», — ответил мысленно Козеф Й.

— И это сейчас, сейчас-то почему? — допытывался, тепло и душевно, толстячок без возраста с глазами полудохлой рыбы. — Сынок говорил мне о вас очень хорошие вещи.

«Ну и что, — сказал самому себе Козеф Й. — Какое это имеет значение?»

— Имеет, имеет! — отвечал складской толстячок.

— Никакого, — сказал Козеф Й. вслух.

— Устами младенца… — с нажимом сказал толстячок.

«И он меня тоже не понимает», — подумал Козеф Й., вспоминая, как кончился вчера вечером его разговор с Фабиусом.

— Положим, но я-то не охранник, — возразил толстячок. — Это охранники — свиньи.