Господин, которого убили дважды

На протяжении последних нескольких дней Андрей Петрович раз за разом задавал себе один и тот же вопрос, и это чертовски мешал спать, есть и работать. А вопрос этот был стар, как мир: что есть любовь? Добро или зло? Пристав видел много примеров за всю свою жизнь, и, признаться, колебался дать ответ даже самому себе. Он не раз слышал проповеди священника о том, что любовь есть Бог, а Бог есть любовь; однако что, если любовь порой бывает творением дьявола?

Сафонов нередко думал о Софье. Она прожила в браке с Елизаровым девять долгих лет, и, судя по её словам, не раз пожалела о своем решении выйти за него замуж. Она любила Дмитрия в молодости, и, должно быть, любила сильно, раз решилась обвенчаться с ним без позволения родителей. Но что осталось от этих чувств спустя девять лет? Ненависть и страх. Андрей Петрович помнил синяки вокруг шеи Софьи, как помнил и то, с каким стыдом она говорила о них, словно то была её вина. Разве ли всё это — не плоды минувшей любви? Разве не она прямо или косвенно является причиной всего произошедшего?

Но что, если вернуться к Софье? Ничего радостного. Её постигла влюблённость в Алексея. И что теперь? Да её ждёт каторга! Все до единого подозревают её в убийстве по одной простой причине — любовь, как нередко говаривал Фёдор Иванович, опасна: из-за неё убивают.

А что же касается самого Сафонова? Что знал он об этом чувстве? У него была чудесная жена и трое сыновей. За пятьдесят пять лет своей жизни он успел познать и страсть, и боль потери, и тихое счастье. Но он был становым приставом, или, выражаясь на заморский манер, детективом, а значит видел и не столь приятные примеры сего чувства.

Что ему до этих людей? До Софьи, до Алексея, до Реутовых? Почему он волнуется за них, почему так хочет отыскать справедливость? Быть может, все ответы лежат на поверхности, и искать ничего не надо? Андрей Петрович уже ничего не знал и просто чувствовал себя запутавшимся и уставшим.

— Здравствуйте. Чем обязана? Конвой приехал? — устало спросила Софья, и её голос вырвал Сафонова из мыслей.

— Пока нет, но мне очень нужно поговорить с вами.

— В таком случае, присаживайтесь, прошу, — с вымученным гостеприимством предложила она.

— Знаете ли, Софья Константиновна, — Андрей Петрович подался вперёд всем телом, приблизившись к ней, — я не верю вам, ни капли не верю. Вы не убийца.

— Вы можете не верить мне, Андрей Петрович, но факт останется фактом: я признала свою вину при свидетелях, а полицейские уже в пути. Почему вы так не хотите оставить это дело? Почему беспокоитесь обо мне? — спросила с усмешкой она. Должно быть, если бы взглядом можно было сжечь, то пристав давно бы превратился в горстку пепла.

— Хороший, однако, вы задали мне вопрос, — пристав ухмыльнулся. — Если я скажу вам, что я борюсь за правду и справедливость, вы сочтете меня безумным фанатиком или просто наивным глупцом, а если же заявлю, что ваша судьба мне небезразлична по той простой причине, что вы до боли мне напоминаете меня в далёкой юности… Должно быть, вы точно будете представлять меня в смирительной рубашке, — он расхохотался, а затем резко замолчал, и в комнате на несколько секунд воцарилась звонкая тишина. Сафонов шумно выдохнул, посмотрел на Софью и, прерывая молчание, негромко сказал:

— Софья Константиновна, умоляю, помогите мне! Если вы не сделаете этого, то убийца непременно совершит своё злодеяние снова, и никто уже не сможет остановить его. Кем будет следующая его жертва? А что, если ею станет Алексей Николаевич? Вы сможете простить себе его смерть?

Её губы искривились, будто бы от боли, а пальцы вцепились в юбку.

— Чего вы хотите, Андрей Петрович? Что я должна сказать вам?

— Вы знаете что-то, чего не знаю я, либо же догадываетесь о чём-то, о чем я и не думал. Прошу, расскажите мне об этом.

Софья пожала плечами. «Думает, что я сошёл с ума», — решил про себя Андрей Петрович.

— Я почти уверена, что вы сочтете меня сумасшедшей, но мне кажется, что… — Софья запнулась, стараясь говорить несмотря на ком в горле, — я считаю, что убить должны были вовсе не Дмитрия.

Фёдор Иванович оторвался от рассматривания своих ботинок и с удивлением взглянул на арестованную.

— Что, простите? Но кого? — шокировано спросил урядник.

— Андрей Петрович, вы, кажется, говорили, что следы цианистого калия были найдены в стакане с водой, который стоял на столе.

— Признаться, я не совсем понимаю… Вернее, я совсем не понимаю, к чему вы ведёте, — недоумевающе сказал пристав.

— Вы ведь знаете, что в наших комнатах три стола: один, письменный, в спальне Дмитрия, другой, трюмо, в моей спальне, и третий — у окна в коридоре, тот, на котором стоит лампа. На каком именно столе был стакан?

— На столе вашего покойного супруга. Ах, да, я понял, — с улыбкой сказал Андрей Петрович. — Вы имеете в виду то, что видели этот стакан на столике в коридоре?

— Я не совсем уверена в том, что это был именно он, но какой-то стакан там стоял. Я хотела выпить из него, но Дмитрий… отвлёк меня, — она отвела взгляд, — а потом, должно быть, забрал его к себе в комнату.