Господин, которого убили дважды

— Занятно, очень занятно… Софья Константиновна, я буду благодарен, если вы позволите мне побеседовать с вами наедине, — увидев, что она кивнула, пристав обратился к своему помощнику:

— Фёдор Иванович, могу я попросить вас разобраться с бумагами?

Урядник кивнул и вышел. Стараясь побороть нарастающее напряжение, Сафонов пытался подобрать слова, но тщетно: в горле стоял ком.

— Софья Константиновна, я хочу задать вам один вопрос. Я сам не знаю ответа на него и вовсе не требую его от вас, однако буду крайне благодарен, если вы на прощание выслушаете меня. Могу ли я надеяться, что никто не узнает об этом разговоре?

— Вы можете быть в этом уверены.

— Мой вопрос до ужаса банален, но я не могу найти ответа на него уже очень долго. Что такое любовь? Добро? Зло? Спроси вы меня об этом двадцать лет назад, я бы без всяких сомнений сказал, что любовь — чудесное чувство, приносящее радость, бабочек в животе и прочую сладостную ерунду, но сейчас я совершенно не могу честно ответить даже самому себе.

— Раньше я думала, что многое знаю об этом, Андрей Петрович, но сейчас понимаю, что была не права, — от её усмешки повеяло болью. — Добро и зло условны лишь в трудах философов, на деле же они имеют весьма чёткие границы. Вы знаете, сейчас я абсолютно уверена в одном — во имя любви можно пойти на смерть, но если же вы готовы лишить жизни другого, оправдываясь этим чувством, то сильно ошибаетесь, называя это чувство любовью. Когда же вы любите по-настоящему, то хотите нести миру только добро, хотите поделиться своим счастьем. Посмотрите на меня: разве я не самый счастливый человек на свете?

Сафонов с удивлением взглянул на Софью.

— Вам покажется, что я лишилась рассудка, но на деле я и правда счастлива. Месяц назад я хотела умереть, а сейчас готова жить несмотря на то, что совсем скоро окажусь на каторге, — она говорила с улыбкой, хотя в глазах её стояли слёзы, щёки раскраснелись, а голос дрожал.

— Спасибо вам, Софья Константиновна. Вы знаете, я постараюсь вам помочь, даже если это будет непросто, — сказал пристав и поспешил выйти из комнаты. Ему не хотелось, чтобы Софья увидела его встревоженным, сочувствующим, слабым.

Когда ключ повернулся в замке последний раз, она изнеможённо упала на кровать и рассмеялась сквозь слёзы. О, да, она счастлива…

**

Сафонов шёл по коридору, и из головы у него не выходила одна фраза, сказанная Софьей во время их беседы. «Добро и зло условны лишь в трудах философов, — прошептал он про себя. — Добро и зло условны лишь в трудах философов…» Разумеется! Пристав сорвался с места и стремглав бросился в кабинет.

— Idea, amicus, idea!5

Урядник оторвался от документов и удивлённо взглянул на Сафонова.

— Здравствуйте, Андрей Петрович. Софья Константиновна сказала вам что-то важное? Почему вы так встревожены?

— Omnia orta cadunt, meus amicus6, — изменившись в тоне и печально улыбнувшись, сказал Андрей Петрович. — Omnia orta cadunt.

Фёдор Иванович раздражённо посмотрел на своего начальника. Порой на Андрея Петровича находило настроение, когда тот выражался исключительно на латыни и философствовал. Признаться, это жутко выводило из себя урядника — он считал, что все эти заумные фразы не приносили существенно никакой пользы, а значит не имели права на жизнь.

Филимонов искренне, всем сердцем презирал философов, поэтов, писателей, художников и прочих, как он выражался, бездельников. Нет, мраморную девицу в простыне или без неё он понять ещё мог, но воздыханий по нарисованным деревьям — отнюдь. Вот растёт дерево — его можно срубить, пустить на щепки или дом из него построить. А на холсте-то какой от него толк?

Собственно, именно поэтому урядник с приставом подолгу могли спорить, доказывая друг другу свою правоту. Фёдор Иванович, по своему обыкновению, после такого рода бесед ходил как в воду опущенный — его искренне возмущало и даже расстраивало то, что становой пристав не может понимать таких простых вещей.

— Ладно, оставим это… Вы знаете, мой дрогой друг, у меня есть одна очень странная идея. Я бы хотел, чтобы вы помогли мне осуществить один весьма глупый замысел, — стараясь не поссориться со своим помощником, Андрей Петрович решил сменить тему.

— Позволите узнать, какой? — все ещё несколько насупленно, но уже с интересом спросил Фёдор Иванович.

— Пройдёмте со мной в комнату покойного, но сначала… Сначала проверим, все ли находятся у себя. Ах, да, возьмите, пожалуйста, пистолет, — не давая задавать уряднику, явно пребывающему в состоянии лёгкого недоумения, задавать вопросов, Сафонов направился к двери.

После того, как проверка была завершена, а все обитатели и гости имения были в своих комнатах, Андрей Петрович и Фёдор Иванович, стоя у дверей комнат Софьи и покойного Дмитрия, негромко переговаривались.

— Софья Константиновна, прошу в очередной раз извинить меня за беспокойство! — зачастил пристав, как только «пленница» разрешила войти. — Дело в том, что у меня есть к вам просьба. Не могли бы вы в сопровождении Фёдора Ивановича пройти туда, куда ходили за ножницами в ночь убийства?