Господин Малоссен

«Носишься со своими курочками, Жервеза, совсем забросила старого папочку…» – «Старый папочка предпочел бы, чтобы я забросила своих курочек?»

Но старика-отца подстрелили в этой же больнице, вдали от недремлющего ока Шестьсу, а Жервеза выгравировала смерть на крылышках своих курочек. «Это не твоя вина, Жервеза…»

Она вышла из палаты.

– Куда ты?

Она отстранила тамплиеров, сказав, чтобы отвязаться:

– Я сейчас.

Решительным шагом она направилась вон из больницы Святого Людовика. «Если Ты хочешь испытать меня, Создатель, почему тогда на чужой шкуре?» Она хотела остаться одна. «Если Ты хочешь наказать меня, почему страданиями других?» С самого детства, сколько она себя помнила, ей всегда казалось, что Он разит только других, тех, кто ее окружал, что Он превращает ее веру в неприступную крепость, у стен которой другие страдали, умирали, мучились, гибли… что, для того чтобы оградить ее от терзаний, неизбежных в мире людских противоречий, Он укрыл ее в донжоне, возвышающемся на трупах людей, откуда она наблюдала за всеобщими страданиями. А когда она бросалась на помощь то одному, то другому, Он превращал ее в невинное орудие, которым творил их судьбу. «Почему?» Она не отстанет. «Почему другие ! И почему не моя вина? Чтобы заставить меня любить Тебя вопреки Тебе Самому?»

Это началось еще когда Тянь, маленький тонкинец-полицейский, похитил Жервезу вместе с ее матерью, Жаниной-Великаншей и им пришлось бежать из Тулона, спасаясь от шайки принципиальных сутенеров, не желавших признавать эту азиатскую страсть похитителя. Они требовали вернуть им и мать, и ребенка. Тянь нес Жервезу на своей тощей груди, соорудив для нее специальный конверт из ремней, нечто вроде конской упряжи. Пули свистели мимо ушей. Но Тянь стрелял быстро и целился метко. И сутенеры падали один за другим. Корсиканцы, кузены Жанины. Семейное счастье росло на их трупах. Почему? Потом умерла Жанина-Великанша. Почему? И Тянь погиб. Почему? И курочки Жервезы, одна за другой, почему? «Почему другие? Всегда другие! Почему?»

Рев приближающейся машины дал ей понять, что на этот раз Он, вероятно, внял ее мольбам. Два колеса – на проезжей части, два – на тротуаре, решетка радиатора – «Мерседес», тонированный лоб… Мусорный бачок отлетает в сторону, и вот зверь прямо перед ней. Она увернулась – три-четыре фуэте балерины-матадора – и оказалась посреди улицы, опять лицом к рылу «Мерседеса», мчавшегося в обратном направлении. «Две машины», – подумала она. «Прыгай, Жервеза! – закричал у нее в голове Тянь. – Собьет стоячего – задавит!» Жервеза прыгнула, согнув колени, поджав пятки под зад… И лобовое стекло отправило ее в открытое пространство.

VIII. ЗАКОН ПОДЛОСТИ

К у д р и е. Я предвижу чудовищное дело, и вы станете его эпицентром, господин Малоссен… Не протестуйте, это в каком-то смысле неизбежно.

25

Сахар, сорвавшись с ложки, белый-белый в черноте ночи, бесшумно падает в мой кофе. Дивизионный комиссар Кудрие приступает к своей проповеди.

– Я вызвал вас по многим причинам, господин Малоссен.

Брызги. Пена прибоя в моем блюдце. Сейчас уже начнет капать.

– Для начала, лишь кратко назову: препятствие конфискациям судебного исполнителя Ла-Эрса, вторжение в чужую квартиру и намеренная порча имущества, подстрекательство подсудных к гражданскому неповиновению, хранение краденой мебели, побои, нанесенные господину Сенклеру, главному редактору журнала «Болезнь»…

Кабинет дивизионного комиссара Кудрие нисколько не изменился со времени моего последнего посещения: те же пчелы, вышитые на задернутых шторах, та же лампа с реостатным регулятором светового потока, та же Элизабет, тот же кофе, тот же бронзовый Наполеон…

– Шесть пунктов обвинения только за последние три недели!

На камине дуется возмущенный Император. Его можно понять: стоять спиной к зеркалу, лицом к вечной суете жизни, это настоящая пытка для Нарцисса в треуголке. И тем, кто служит оригиналом для своих многочисленных копий, следовало бы заранее об этом подумать.

– В области правонарушений вы и вся ваша семья являетесь настоящим пособием по НВП, господин Малоссен!

С другой стороны, в этом оголтелом мире, что может быть незыблемее бронзы на мраморе камина? Пусть даже то будет слепок с серийного убийцы.

– Не говоря уже о вашей способности навлекать на себя все, какие найдутся, подозрения, как только возникает очередное гнусное дело…

Он весь бурлит скрытой яростью, этот вулкан, комиссар Кудрие. Он рычит, и свет разгорается ярче от нажатия его ступни. Он повторяет «гнусное», но уже себе самому. И вдруг, без всякого перехода, свет затухает, а бешенство выливается в щемящее чувство тревоги:

– Как ваша собака?

Как кошмар, камнем повисший над супружеским ложем, господин комиссар. А вы, как вы? Это на вас совсем не похоже – справляться о Джулиусе, словно речь идет о вашей собственной жизни.

Но он продолжает, не дожидаясь моего ответа: