Господин мертвец

— Отдай его мне, — предложил Крейцер, не меняя тона, — Мне нужен толковый командир на отделение.

— Ты же знаешь, что не отдам, Отто.

— Знаю.

Крейцер стал сворачивать папиросу неспешными, даже ласковыми движениями. Он изменился с тех пор, как они виделись в последний раз. Голова немного свернута вбок, как бывает от сильного удара, вместо правого уха — кусок серого сукна, аккуратно сшитый с кожей. Когда Крейцер поворачивал голову, возникало ощущение, что правая часть его головы поросла клочьями змеиной кожи.

— Сильно потрепало? Крейцер досадливо дернул угловатыми плечами.

— Немного. Какой-то прыткий драугр попытался откусить мне голову. Но оторвал только ухо. Веселая была ночка.

— Ты ведь пришел не просить у меня новичка, а?

— Может, и так.

Взвод Крейцера располагался двумя километрами юго-западнее, на другом фланге. Сложно заскочить мимоходом — даже если бы сам Крейцер был из тех людей, что склонны наносить визиты без конкретной цели.

— Тогда чем обязан присутствию?

— Хотел извиниться, — Крейцер выпустил клуб дыма, густой, как пушечный выхлоп, — Не перед тобой, перед ним. Недавно я позволил себе слова, которые хотел бы забрать обратно. Про то, что он вступит в Чумной Легион. Это были глупые слова, и сказал я их поспешно, из злости.

— Все из-за того, что он помянул семью?

— Да. Знаешь, это как наступить на мину. Лежит годами, ржавеет потихоньку, а потом кто-то наступит… Я не имел права выливать на него свою злость. У каждого из нас в душе спрятано достаточно пороху. Поэтому, когда я узнал, что он… заступил на службу, решил увидеть его еще раз. Извиниться за предыдущую нашу беседу.

Крейцер — большая грустная птица с тяжелыми крыльями — пускал в небо дым, рассеянно поглядывая в сторону Крамера. Он не выглядел несчастным или расстроенным, он выглядел как человек, у которого выскребли все внутренности дочиста, оставив только трещащую от старости внешнюю оболочку. Пустой, выжженный зажигательной бомбой, дом с хрустящим под ногами стеклом и траурной каймой копоти на стенах.

— У тебя есть семья, Фердинанд? — раньше Дирк никогда бы не задал подобного вопроса. Не от любви к собеседнику, их отношения с Крейцером всегда были настороженными и прохладными. Просто вопросы такого рода лежали по другую сторону черты, которая проходила через жизнь каждого «Висельника» несмываемой багровой линией.

И Крейцер неожиданно ответил:

— Есть. В Берлине. Жена и двое сыновей. А еще отец, хоть он и совсем стар. Знаешь, когда людей раньше приговаривали к виселице, встречались висельники, которые были слишком худы. Они долго дергались в петле, иногда, говорят, до получаса. Казнь из грозного и торжественного ритуала превращалась в ярмарочный балаган. Поэтому у палача были специальные грузики с петлей разного веса. Накинул на ногу — и открывай люк… Наши семьи — это и есть такие грузики. Мы уже умерли, крысы давным-давно сожрали нашу требуху, а мы все висим, и грузик этот тянет, тянет… Ты не думай, я не из тех, кому надо выплакаться. Мне надо поговорить с ним, хотя бы для того, чтоб не остаться подлецом в собственных глазах.

— Я знаю. И насколько тяжел твой… груз?

— Достаточно, чтоб натереть ноги веревкой, Дирк.

— Ты тоже не выдержал, да? Рассказал все семье? Забавно, я как раз недавно разговаривал с Тоттлебеном о…

— Ничего я не рассказывал, — Крейцер тяжело мотнул головой, — Они даже не знали, что я подписал прошение. Но кто-то из моих прежних сослуживцев узнал о моем зачислении в Чумной Легион. И написал домой, в Берлин. А новости распространяются быстро, быстрее чем тиф в переполненных окопах. Они написали мне. Письма пришли в часть, где я прежде служил, и у меня выдалась возможность их получить. Догадываешься, что в них было?

— Да.

— Жена прокляла меня за это решение. Ведь теперь весь квартал знает, что она замужем за покойником. Мясник перестал ей отпускать мясо, заявив, что не обслуживает мертвецов и их семьи, а на улицах ей плюют в спину. Это в Берлине, Дирк, не в какой-нибудь северной деревушке. Над детьми издеваются в лицее. Их спрашивают, не отвалились ли еще у их отца руки и не приходится ли ему выливать на себя по литру туалетной воды в день, чтоб отбить запах. Старший писал, что все понимает и не держит зла. Как будто он отпускает мне грех… А младший — ему восемь — написал, чтоб я шел в Божье Царство, которое на небе и куда слетаются души всех убитых в боях солдат. Отец ничего не написал — он отрекся от меня, заявив, что испокон веков Крейцеры служили Империи только в живом виде, а если им случалось отдавать жизнь за свою Отчизну, честным образом упокаивались в гробах…

Метрах в пятистах от них разорвался снаряд, сердито пшикнув осколками и подняв над полем плотный дымный султан. Крейцер даже не посмотрел в его сторону.

— Француз нервничает. Спустимся вниз?

— Не стоит. Жидко палят.