"Господин мертвец" (СИ)

Дирк видел, как над траншеей через неравные промежутки вспухли густые шапки разрывов. Отсюда он не слышал шуршания застревающих в земле и досках осколков, и звона, с которым эти осколки барабанили по каскам, броневым щиткам и перегородкам. Но ему был знаком этот звук, и он знал, что французы его точно услышали. Его – и еще резкие крики своих раненных товарищей. Несмотря на возведенные перегородки, траверса и противоосколочные укрытия два десятка гранат не могли не задеть хоть кого-то в траншее. В замкнутом пространстве осколочная граната чинит опустошение вроде того, что производит отточенная коса, двигаясь в ломкой сухой траве. Сейчас первая траншея должна была превратиться в настоящий ад. Гранату сложно назвать смертоносным оружием, она им и не является. Ее назначение – калечить и выводить из строя. И уж с этим она справляется получше шрапнели.

Дирку казалось, что сейчас он видит внутренности траншеи так хорошо, как если бы сам находился среди французских солдат. Забитые людьми проходы, разбросанные в беспорядке каски, шомпола, патроны и снарядные ящики. Искаженные от неожиданности и страха лица. И взрывы гранат. Раненные не сразу начинают кричать. Даже тот, кому осколком срубило руку, может несколько минут пребывать в шоке, сквозь который не ощущает боли. Говорят, одному парню под Брюгге пулеметная пуля снесла нижнюю челюсть вместе со всеми зубами и языком. И он заметил это только через пару часов, когда вернулся с передовой и попытался донести до рта ложку. Звучит глупо, но есть вещи, в которые привыкаешь верить, даже если не очень хочется. Дирк своими глазами видел одного молодого ефрейтора, которому минометная мина оторвала пальцы на правой руке – и тот ощутил это только тогда, когда понял, что не может стрелять из винтовки.

В траншее закричали, и Дирк расслышал этот крик даже на расстоянии тех пятидесяти или шестидесяти метров, которые отделяли его от того места. Гранаты нашли свою цель. Когда в траншее множество солдат, хоть какой-нибудь осколок да находит ее. И вот уже кто-то лежит, скрючившись, как ребенок, обхватив себя за изрезанный в клочья живот. А кто-то другой воет, уставившись на обрубки пальцев. Или прижимает руки к лицу, пытаясь нащупать глаза и понять, на месте ли они. Кому-то шальным осколком, отраженным перегородкой, вскрыло гортань, и теперь он беспомощно хрипит, и из-под его пальцев, прижатых к кадыку, пузырится ярко-алая на фоне посеревшей кожи кровь.

Второй залп лег еще удачнее первого. Несколько разрывов произошло на поверхности, но не меньше половины гранат угодили точно внутрь. И в тесных кишках-лабиринтах траншей плоть смешалась с металлом.

Какая-то из гранат удачно накрыла пулеметное гнездо. Над броневым щитком поднялась и опала пыль, лежащие рядом мешки встрепенулись, точно земля внутри них вдруг пришла в движение. В просвете мелькнула безвольно повисшая голова пулеметчика. Хорошее попадание, чувствуется рука опытного гранатометчика.

Оставшиеся три пулемета неуверенно замолчали. Дирк не надеялся на то, что их расчеты пострадали, скорее всего захлестнувшие траншею осколки подняли там панику, превратив людей, еще минуту назад сжимавших винтовки со штыками, в обезумевших животных. Такое тоже случается. Кто-то падает и пытается забиться в щель, не замечая ничего вокруг, другие сломя голову пытаются удрать по ходам сообщения в тыл, но их слишком много, они мешают друг другу, сталкиваясь за тесными переборками, и вот уже трещат чьи-то кости, и напрасно, надрываясь, свистит в свой никелированный свисток офицер…

Пулеметы отделения Клейна били по брустверу практически в упор, поднимая на его гребне песчаные смерчи. Полметра слежавшейся земли не были серьезной преградой для пулеметных пуль. Возле замолкшего пулемета появился француз. Он подхватил «Сен-Этьен», пытаясь развернуть его в сторону нападавших. Но в следующую секунду пыльный след пляшущих на бруствере пуль коснулся его – и с сухим хрустом превратил лицо и грудь в неоднородное месиво из костей и ткани. Француз не успел даже вскрикнуть.

Зато кричали другие. «Висельники» приблизились достаточно близко, чтобы слышать голоса, и голосов этих оказалось много. Беспомощно звенящие, как осколки фаянсовой посуды на полу, французские слова были для них лишь набором звуков.

- Mon Dieu! – рыдал кто-то совсем рядом. Голос был тонкий, пронзительный, плачущий, как у перепуганного насмерть мальчишки, - Pierre, aide-moi! Je pense que j'ai bless'e ... Pierre[31]!

До траншеи оставалось едва ли метров двадцать.

- Третье и четвертое отделение! – крикнул Дирк, подняв руку с зажатым ружьем, - На штурм! Железо и тлен!