Господин мертвец. Том 2

Дирк вспомнил, как когда-то, тысячу лет назад, наблюдал за колонной «лендвера», неумело марширующей к железнодорожной станции. Безусые мальчишки, которые провели два-три месяца в казарме, упорядоченным потоком размещались по старым вагонам, чтобы отправиться в никогда не виданные прежде земли и там умереть. Дирк вспомнил и то отчаяние, с которым наблюдал за ними. Он-то понимал, что ждет этих желторотых юнцов в болтающихся касках, неумело ругающихся, бравирующих, беспечно шутящих. Он, как проклятый предсказатель, бессильный помешать предначертанному, наблюдал за тем, как пехотинцы занимают места в старых изношенных вагонах. Он знал, что они все умрут, все до последнего. Что земля, на которую они прежде не ступали даже ногой, будет усеяна серым сукном их мундиров. Он видел – и проклинал себя за это. Они были людьми, чье будущее – смерть. Неумолимая, предначертанная.

Теперь он видел вокруг себя другие лица. Смерть для которых была не будущим, а прошлым. И эти лица в минуту душевной слабости казались ему даже более ужасными, чем лица приговоренных к смерти мальчишек. Тех ждала смерть. Этих ждала пустота. Пустота, которая уже сейчас отразилась на них, захватила их мысли и чувства. Эта картина была ужасна по-своему.

Почти полсотни мертвецов, полсотни бывших людей, которым сама Смерть отказала в праве воссоединиться с ней. Никто из них не будет награжден за свой подвиг, и никогда в здешних землях не появится памятника в их честь. Даже их имена умрут вслед за ними, вычеркнутые тоттмейстерской рукой из архива. Дирк вспомнил какие-то листовки, которые сбрасывали с немецких аэропланов несколькими месяцами ранее. «Смелее в бой, солдат! – призывали они. – Бей врага стальной рукой! Твой подвиг – бессмертен!» Даже в этом была ложь. Сам этот подвиг, заставлявший их тянуть умирающие тела все в новые и новые схватки, оказался смертен и умер быстрее их самих. Мертвецы шли в бой, понимая, что даже самое беззаветное мужество не принесет им славы или благодарности. Подвиг, который они совершали каждый день, был так же далек от них, как их траншеи от Парижа.

Они были героями, но не той войны, что громыхала с газетных передовиц и жужжала человеческим шепотом в очередях. Они были героями совершенно другой войны.

О том, что войн на самом деле две, Дирк знал давно.

На одной войне солдаты в новенькой серой форме весело улыбались с фотографий, держа за плечами винтовки. На другой – они были разбросаны, как игрушки, которыми надоело играть ребенку, вмяты в грязь, распластаны и свалены в кучи.

Одна война катилась сверкающими на солнце танками по мощеным дорогам, другая барахталась в болотной жиже посреди раздувшихся конских туш, обломков пушечных лафетов и выпирающих из земли жердей бывших лесов.

С одной войны домой возвращались уставшие фронтовики, украшенные подчеркивающими их мужество шрамами, со сдержанным достоинством они принимали щедрые угощения в ресторанах и рассказывали про братские узы, сковавшие всех солдат в решимости отстоять землю Отечества. Ненужные остатки другой сметали в общие ямы, над которыми наспех насыпали холмы и водружали кресты.

Два мира, и у каждого из них – своя собственная война.

Чумной Легион принадлежал лишь одному из миров, практически отсутствуя в другом. Даже в боевых сводках «фронтовых листков» указывалось в лучшем случае: «516-й стрелковый полк, бесстрашным штурмом овладевший позициями неприятеля, в яростной схватке отбил восемь контратак, несмотря на тяжелейшие потери. Его командир рапортовал, что причиной победы считает высочайший дух своих солдат и их нерушимую отвагу. Магильерская часть, которой он был усилен, отведена для пополнения и восстановления».

На упоминания о Чумном Легионе было наложено табу, столь древнее и решительное, что обойти его не осмелилась бы ни одна газета. Чумной Легион существовал, и об этом знали – от детворы, играющей в войну против мертвяков, до конторских клерков, адвокатов, парикмахеров, водителей такси и торговцев опиумом. Но он существовал обособленно от них, в своем, отдельном, мире. В том, в котором семье ефрейтора Мерца никогда не расскажут о том, что с ним стало после смерти. И в том, где его легко заменить.

Приступ отвращения накатил с такой силой, что Дирк даже сбился с шага. Отвращение это было непонятное, никому конкретно не адресованное, просто разлитое кругом, растворенное в воздухе и земле, как смрад от останков драугров. И трусливая мысль заскребла кривыми зазубренными когтями по черепу – а ведь Мерц нашел выход… Дал сам себе отставку. И тот новенький, Мартин Гюнтер. Они просто вычеркнули себя из мира, который их не устраивал.

Пальцы ощутили что-то твердое, упругое и холодное. Оказывается, рука безотчетно легла на кобуру. Как нелепо. Он ведь даже не думал об этом. Всерьез. Просто рука уловила какую-то эманацию рассудка, отражение мысли… В бою она никогда его не подводила.