Господин Пруст

До сих пор вижу его в постели, с приглушенным зеленым светом на страницах, а за спиной смятые рубашки, накапливавшиеся по мере сползания, — он просил по­дать ему новые, чтобы набросить себе на плечи. И ни одной, совершенно ни одной жалобы. Я говорила ему:

—     Сударь, вы простудитесь.

Но в ответ только улыбка, без слов, и взгляд, как бы говорящий: «Мы здесь ненадолго. Скоро я кончу, все образуется». Или:

—     Вот увидите, Селеста... Когда я напишу слово «конец», мы поедем на юг. Будем отдыхать, устроим себе каникулы. Это необходимо нам обоим, ведь и вы уже изрядно устали.

Но сначала нужно было закончить работу, только это и имело значение, ос­тальное — всего лишь какие-то материальные обстоятельства, совершенно для него несущественные.

Да, улица Гамелен стала его последней обителью, где была только работа, одна беспрерывная работа, часто на холоде, как в погребе. И этим он убил себя.

XXVIII КВАРТЕТ ПУЛЕ У НАС ДОМА

Но в этой более скромной обстановке на улице Гамелен г-н Пруст решил сде­лать для себя последний подарок, или, вернее говоря, воздать должное своему труду. Чтобы возникла подобная идея, надо было обладать характером настоящего ари­стократа и столь свойственной ему настойчивостью в достижении своей цели.

Такое желание зародилось у него уже давно и было связано как с одним пора­зившим его музыкальным произведением, так и с теми инструменталистами, которых он считал способными на почти идеальное исполнение. Речь идет о квартете Сезара Франка и музыкантах, составляющих квартет Пуле.

Г-н Пруст унаследовал от своей матери необыкновенную любовь к музыке, и у него сохранялись все ее тетради с партитурами. Во времена «камелии» он часто бы­вал на концертах, да и вообще его интересы распространялись на все искусства. Он рассказывал мне о средневековых соборах, о Вермеере или Ренуаре и Дега, которых он больше всех любил среди новых художников. Говорил он и о «Русских Сезонах» Дягилева, упоминал имена Дебюсси, Форе и даже Равеля. Читавшие его романы понимают то значение, которое он придавал одному своему персонажу, композитору Винтейлю, со смешанными чертами музыкантов прошлого и настоящего: Бетховена, Моцарта, Франка и даже тех, с кем он был знаком, — Форе и Винсента д'Инди.

А что касается квартета Пуле, то я уже говорила, как он восхищался им на концерте Форе, и как ему хотелось познакомиться с этими музыкантами, особенно с виолончелистом Массисом, произведшим на него сильное впечатление.

После того как я носила Массису письмо в разгар войны и посреди глубокой ночи, он несколько раз (может быть, три) приходил к нам на бульвар Османн пого­ворить о музыке. Г-ну Прусту, несомненно, хотелось все это записать, чтобы ис­пользовать для своего Винтейля. Я прекрасно помню, как этот молодой виолончелист в солдатской форме позвонил нам в дверь. Это было в конце войны. Г-н Пруст спросил у него:

—     А вы не хотите есть? И, повернувшись ко мне:

—     Селеста, может быть, поджарить ему картофеля?

Я приготовила картофель, и он съел его, запивая не то сидром, не то шампан­ским, уже не помню. Но тогда он всегда приходил один. Кроме него и его коллег, да еще Рейнальдо Ана, я никогда не видела у г-на Пруста никаких других музыкантов, не считая того вечера, о котором хочу теперь рассказать. В мое время такое событие было во всех отношениях уникальным. Говорили, будто в начале 1914 года г-н Пруст «собрал» на бульваре Османн квартет Капе. Могу засвидетельствовать, что это не­правда, такое тогда никак не могло произойти. Я бы очень удивилась, случись это раньше, ведь г-н Пруст непременно рассказал бы мне, хотя бы в связи с квартетом Пуле.

Уже на улице Гамелен ему захотелось еще раз послушать квартет Сезара Франка, произведший на него яркое впечатление еще в 90-х годах.

Возможно, что такое желание возникло у него во время работы над «Пленни­цей», где вновь появляется музыка Винтейля. Но я не могу утверждать этого, потому что он то отходил, то возвращался к этой теме. Однако совпадение сразу бросается в глаза.

Во всяком случае, ему потребовалось некоторое время для того, чтобы созреть. Он говорил мне, что самым простым было бы пригласить к себе квартет Пуле и, ду­маю, поделился этим замыслом с Массисом, то ли пригласив его, или, быть может, написал письмо.

Г-н Пруст колебался и, наконец, сказал мне:

—     Селеста, мне все-таки надо решиться и спросить у г-на Пуле, не может ли он приехать к нам со своим квартетом. Я напишу ему, и пусть Одилон отвезет письмо.

Письмо было доставлено, и Гастон Пуле в принципе согласился. Но соверши­лось это далеко не сразу. Надо было позаботиться о том, чтобы все прошло безу­пречно. По просьбе г-на Пруста от квартета приезжал виолончелист Луи Рюссен, и они совещались. Потом как-то поздно вечером Одилон возил самого г-на Пруста к Гастону Пуле даже без предупреждения, но возвратился он совершенно оча­рованный: