Господин Пруст

—     Да, сударь, правда, это очень красивый цветок.

—     Селеста, а вы действительно хорошо его знаете?

—     Думаю, что да, сударь. У моих родителей было поле, обсаженное кустами боярышника. И я, конечно, видела, как они цвели.

—     А я так люблю их, что даже написал статью об этих цветах, розовых и белых. Уверен, вы никогда внимательно их не рассматривали. Я попросил Одилона положить цветы на черную лестницу. Сходите, посмотрите, пожалуйста. Вблизи вам понравятся эти маленькие розы, увидите, какое это чудо. Для меня нет ничего красивее.

И мне пришлось идти смотреть, хотя сам он не пошел вместе со мной.

Г-н Пруст всегда восхищался любыми цветами; думаю, часто ему было очень обидно, что нельзя принести их к себе в квартиру, а тем более в комнату. Его друзья знали, что, когда он приходит, не должно быть цветов. Зато сам он во множестве раздаривал их и постоянно посылал меня к «своему» цветочнику, Леметру, на бульваре Османн — и только к нему — со словами:

—     И, самое главное, Селеста, они должны быть очень красивы.

Или так:

—     Селеста, закажите орхидеи для г-жи Такой-то. Я знаю, это очень дорого, но, что поделаешь, мне нужны только самые красивые.

Похоже, что такими подношениями он как бы возмещал невозможность самому любоваться цветами у себя дома.

А по поводу запахов вспоминаю другой случай. Однажды, еще в самое первое для меня время, он куда-то уходил вечером в парадном костюме, и я приготовила ему очень элегантные белые, как снег, перчатки, только что из чистки. Я подала ему шубу, он был в прекрасном настроении и очень смеялся над каким-то моим замечанием. И вдруг, взяв, как обычно с серебряного подноса перчатки, перестал смеяться и, строго взглянув на меня, сказал:

—     Селеста, а ведь перчатки были в чистке.

Почувствовав что-то неладное, я ответила с невинным видом:

—     Кажется, нет, сударь.

—     Да что вы, Селеста, вы-то прекрасно знаете, ведь сами отдавали их в чистку. Я чувствую запах!

Но я уже знала его немного и перед этим удостоверилась, что они ничем не пахнут, а поэтому и продолжала начатую игру:

—     Сударь, уверяю вас, они в совершенном порядке.

—     Повторяю, они пахнут. Принесите мне другие. Я опустила нос и пробормотала: «Хорошо, сударь», — но с тех пор уже никогда не грешила.

Но беспокойства были не только от запахов. Как и все астматики, он чихал во время приступа, и ему приходилось безостановочно вытираться. Поэтому заранее на маленьком столике у изголовья клались целые кучи носовых платков. Вытершись — он никогда не сморкался, — г-н Пруст бросал платок на пол. И так один за другим. Первое время я восхищалась тонкостью материи, и он объяснил мне, что его слизи­стая оболочка очень раздражается и не переносит ничего другого. Одно время (это было как раз после войны 1914 года) по его просьбе мне приходила помогать моя сестра Мари, и как-то раз он попросил купить носовые платки. Я сказала сестре:

—     Иди к «Бон Марше» и выбери самые красивые и тонкие.

Она принесла мне очень нарядные, тонкой выделки и с вышитым инициалом, но они сразу же мне показались не такими воздушными, как надо. Г-н Пруст, взглянув на них, сказал:

—     Это никуда не годится, Селеста, мне они не нужны. Делайте с ними что хотите.

—     Сударь, вот увидите, я их перестираю и отглажу. Тогда они не будут такими новыми.

На это он ничего не ответил, а я все очень тщательно выстирала и выгладила. Увидав их, он позвал меня:

—     Селеста, я же сказал вам, что мне такие платки не нужны. Прошу вас, поймите, это не предрассудок и не каприз. Они недостаточно тонки, и от них щекочет в носу. Я чихаю, а для астмы это очень плохо. Пожалуйста, больше не кладите мне их.

Но я хотела попробовать еще раз. Помногу раз выстирав и перегладив новые платки, я переложила их между старыми, и он сначала как будто ничего не заметил. На самом деле просто ждал моего прихода за чем-нибудь другим. И вот, когда я вошла, он взял один из этих платков и маникюрные ножницы, взглянул на меня и тихо сказал:

—     Дорогая Селеста, вы, кажется, так ничего и не поняли. Сейчас я вам все объясню и покажу.

С этими словами он начал резать платок на полоски. А когда закончил, то добавил:

—     Теперь поняли?.. Запомните раз и навсегда, Селеста, носовые платки, как обувь, приятны только уже поношенные. И поэтому оставим только старые.

Если бы г-н Пруст был, как иногда говорили, мнимым больным или просто хотел сделаться интересным своей болезнью, тогда от его постели не отходили бы доктора и повсюду в доме лежали бы лекарства. Но за все эти восемь лет он не позвал никого другого, кроме доктора Биза, к которому издавна привык и которому доверял.

—     Это очень хороший доктор, — говорил он мне. — А то, что прописывает слишком много лекарств, то я и без него знаю, когда их нужно принимать.

Г-н Пруст родился в семье медиков, и у него был пример отца. Несколько раз он рассказывал мне про один случай, который очень смешил его.